Мы празднуем день моего рождения. Пьем красное вино в небольшой компании и с Люськой по очереди вспоминаем прикольные случаи из жизни.
- А помнишь, как мы хоронили твою маму? – напоминаю я Люське, давясь от смеха.
Гости замирают с вытянутыми физиономиями.
После короткой паузы за столом раздается взрыв хохота.
- Байки из склепа!
- Тещу хоронили – три баяна порвали!
* * *
- ...Ольга, ты сможешь завтра в три часа съездить со мной в крематорий? Надо похоронить мать, – звонит подруга. - Сможешь? Тогда встретимся на остановке.
- Мне нужно в крематорий, – сообщила я на работе.
Переодевшись в укромном месте в черную футболку, захватив Розарий, я отправилась на встречу.
Переодевшись в укромном месте в черную футболку, захватив Розарий, я отправилась на встречу.
Люська почему-то в цветастом сарафане, без намека на траур.
Собственно, кремация уже состоялась полгода назад. Просто вчера Люське по телефону сообщили, что очередь на ячейку в новом колумбарии подошла, и что в три часа будет произведена церемония захоронения.
«Помолиться за упокой - и не более того», - я решила тоже не преувеличивать значение события.
На входе в зону крематория охранник требует с нас пропуск. Люська предъявляет.
- Всего двести рублей стоит, – объясняет она мне. - Хорошо, что кого попало сюда не пускают, не то, что на православном кладбище – пьет, кто хочет.
Золотистый купол православной часовни со скорбящим ангелом виден издалека. Мы идем по тщательно подметенной дорожке по направлению к куполу.
Вокруг ели, воссоздающие мемориальную атмосферу. На некоторых деревьях висят какие-то бубенцы неведомого нам погребального обряда. Под елками памятники, изящные лавочки.
- Здесь самые дорогие места, – деловито сообщает Люська. – А я выбрала все самое дешевое: самый верхний ряд колумбария, самую простую урну, самую скромную ячейку, безо всяких там барельефов, вазочек для цветов и прочей ерунды.
- Экономная ты наша, – хвалю Люську .
«Адажио» Альбинони все слышнее.
По обочинам на газоне красуются скульптуры всех времен и народов.
Вот Иисус, несущий крест. Рядом египетская мумия. Дальше в позе лотос сидит Будда. С ним соседствует ангел в виде неприлично женоподобного юноши с крыльями.
Навстречу нам движется траурная процессия под предводительством блондинки в длинной черной юбке и в шляпке с вуалью. Странно удивляет отсутствие покойника.
Дама подводит группу грустных людей к огромному металлическому бубну, отцепляет колотушку и с выражением произносит:
- Ударим по колоколу памяти в знак скорби по усопшему!
Бред какой-то. Раздается низкий гул.
- Что за странный обряд? - спрашиваю я Люську . – Похожий на языческий…
- Да сами они изобрели, - отмахивается она. – Не могут просто так сжечь.
Скрипичный ансамбль без паузы перешел на «Аве Мария» Баха.
Офисная часть крематория сочетает в себе бюрократические элементы с общими печальными атрибутами погребальной конторы.
Так, на письменном столе менеджера рядом с компьютером стоит коробка с одноразовыми носовыми платками – на тот случай, если родственник прослезится во время оформления документов.
Рядом со стопкой бланков сидит кукла Барби в кружевах, наряженная ангелом. Везде кстати и некстати воткнуты искусственные розы. На колонке лежит спящая вечным сном игрушечная собачка из настоящего меха.
Помещение густо декорировано слащавыми картинами и статуями, всячески поэтизирующими смерть.
- Сейчас вам выдадут урну. Посидите здесь, вас пригласят. Потом мы с вами оформим документы, и после этого состоится захоронение, - тихо и сочувственно объясняет Люське очередная дама в черном.
Мы ожидаем в холле, разинув рты, как в музее. Затем нас провожают в какую-то небольшую комнатку за занавесочку с рюшами.
Мы усаживаемся в удобные креслица за низенький столик. На нем выдержанное в том же лубочном стиле нагромождение знакомых предметов. Тот же Ангел Барби, та же хорошенькая коробочка с носовыми платочками, букетик искусственных цветочков и еще куча каких-то рюшечек непонятного применения.
Разглядев весь этот кич, в поисках новых впечатлений мы выглядываем из-за занавески.
- А там что? – спросила я.
- Там хранятся урны. Прикинь, полгода лежат, а если за ними никто не приходит, их высыпают в братскую могилу. А вон там – печальный туалет.
- Туда-то мне и надо, – и я вылезла из-под траурного занавеса.
Путь в «печальный туалет», усеянный скорбными статуями, проходит мимо стеллажей с урнами на любой вкус и уровень достатка.
- Где же мать-то? - говорит Люська через двадцать минут. – Они что, про нас забыли?
К нам заглядывает знакомая грустная дама и говорит с соболезнованием в голосе:
- Ну, вы еще немного с ней посидите, и можно будет оформить документы…
- То есть?.. – спросила Люська . – С кем это – «с ней»?.. Она что, здесь?!
- А это кто, по-вашему? – дама взяла со стола черный предмет, на который были надеты черные кружева на резинке, образуя «юбочку».
- Это разве она?! – удивилась Люська .
- Вы что, хотите сказать, что вам принесли чужую урну? – женщина, кажется, начинает с нами терять терпение.
Она снимает с эбонитовой банки «юбочку» и читает имя-отчество:
- Она?
Люська ошеломленно кивает.
- Ну вот видите! А вы говорите, – женщина снова натягивает «юбочку» на урну и возмущенно удаляется.
Мы с Люськой в ужасе смотрим друг на друга.
- Давай срочно молиться!
Я выхватываю из сумки Розарий, и мы тараторим молитву, будто за нами гонятся. Боимся не успеть…
После оформления документов коротко стриженый браток в черных очках и в белых перчатках берет со столика урну, освобождает от кружев и не спеша выносит ее на улицу, бережно держа, как спеленатого младенца, скорбно склонив голову набок.
Мы с Люськой понуро бредем за ним. По второму кругу зазвучало «Адажио» Альбинони.
Во дворе посреди стройки только-только возведен новый колумбарий, еще почти пустой. Перешагивая через ведра с раствором и труды строительного мусора, при этом сохраняя задумчивый вид, парниша достигает стремянки. Поднявшись по ступенькам на верхотуру, он вытаскивает приготовленные заранее инструменты и замуровывает урну в ячейку. Затем, скорбно постояв с минуту, тихо исчезает.
- Знаешь, тут, конечно, спокойненько так, печальненько, и все-таки это какая-то пародия на похороны, – говорю я, когда мы ехали домой на маршрутке. – Чего-то не хватает…
* * *
…Я не собиралась туда идти.
Я просто гуляла. У меня шли духовные упражнения в монастыре иезуитов, во время которых полагается много гулять.
Я бездумно брела по дороге, как вдруг увидела золоченый купол.
«Крематорий! - вспомнила я. – Так это же совсем рядом».
Я пошла на купол – не все ли равно, где гулять.
Добралась до пропускного пункта. Навстречу вышел охранник:
- К кому?
- У меня здесь знакомая, Валентина Ильинична Синицына, - вдруг сказала я и назвала имя.
«Выгонит – пойду обратно».
«Выгонит – пойду обратно».
Парень позвонил по мобильнику, затем махнул рукой:
- Проходите!
Я прошла мимо часовни, мимо Иисуса с крестом, мимо Будды с мумией и села на скамейку под колумбарием. Подняла голову и посмотрела на ячейку на последнем этаже.
«А ведь она сама меня позвала! - вдруг сообразила я.
* * *
…Я мало общалась с этой женщиной, но часто слышала о ней от Люськи. Низенькая, худенькая, улыбчивая. Совершенно безобидная на первый взгляд, она слыла властной и нетерпимой.
- К ней как-то зашла приятельница с внуком, - привела пример Люська . - Так она ей говорит: ну-ка живо уведи своего пискуна домой и поскорее возвращайся! Я, говорит, давно тебя не видела, соскучилась, хоть поговорим! Я ей : мама, что ж ты так – ведь это ребенок. Да зачем он мне нужен, говорит, такой некрасивый, синий! Ребенок должен быть красивый. Вот ты у меня была красивая. А он – синий.
Люська и сейчас красивая: румяная, синеглазая, блондинистая и веселая. Но такая же своенравная, как мамаша.
- Мама выросла в паре с сестрой-близнецом, - рассказывала Люська . - Валя умница, Галя – лентяйка.
Экзамены в институт мама сдавала за себя и за сестру. Старенький преподаватель сразу просек:
- Сестрички, заходите-ка вместе, – и тетя Галя не поступила в институт.
Валя выгнала мужа-пьяницу и защитила диссертацию. Галя часто меняла мужчин и ездила по курортам. А потом вдруг скоропостижно умерла – сердце не выдержало.
- С тех пор мать стала часто говорить о смерти, - заметила Люська .
* * *
Когда Люська была на втором курсе института, пришло сообщение о том, что у матери инсульт. Кое-как сдав сессию досрочно, она поехала домой, в Новокузнецк, выхаживать маму. Почти полгода она разрывалась между двумя городами, между больницей и учебой. Больная была парализована и с трудом говорила. Впала в детство.
- Она называет меня мамой, - плакала Люська .
Сначала Люська ночевала в палате, ухаживала за больной, выносила горшки, а через некоторое время мать постепенно пришла в себя. Двигательные и разговорные функции восстановились. Однако к прежнему преуспеянию она так и не вернулась.
* * *
…В прошлой жизни Люськина мама была успешной самостоятельной женщиной с приличной зарплатой и обширными связями.
- Мать раз в три дня на такси ездила в парикмахерскую, импортные шмотки ей приносили на дом, а еще ее без конца посылали в командировки в Москву, - рассказывала Люська .
И вдруг она осталась не у дел. Физически вроде бы оклемалась, но годами пребывала в депрессии. А потом попала в психбольницу, всерьез и надолго.
- Мать опять соседям дверь топором порубила, - сказала Люська , вернувшись из Новокузнецка. – Надо ее забирать в Новосибирск, не наездишься...
Энергично взявшись за дело, Люська поменяла материнскую квартиру на новосибирскую, затем две маленьких - на одну большую.
* * *
…После того, как Люська поселилась с мужем и матерью в одной квартире, в психбольницу превратился ее собственный дом.
У матери появилась навязчивая идея о том, что ее использовали, отняв жилплощадь, и теперь с нетерпением ждут ее смерти.
- Не дождетесь! – скандалила мать. – Сами сдохнете раньше меня!
Не жизнь, а именины сердца.
Особенно доставалось мужу, кстати сказать, добрейшему и бескорыстнейшему парню, - теща атаковала его, когда Люськи не было дома. Запертые двери не помогали: она из коридора осыпала зятя оскорблениями и проклятиями.
Кончилось тем, что тот сбежал в театральное общежитие, а вскоре женился на актрисе.
И Люська зажила вдвоем с больной матерью.
* * *
- Похорони меня в Новокузнецке! – торжественно просила мать, полюбившая эту тему задолго до смерти. – А то здесь даже на могилку ко мне придти некому.
- Я тебя в Москве похороню – на Красной площади, только умри! – обещала Люська.
Это была шутка, если что.
Это была шутка, если что.
Они практически не виделись: мать не выходила из своей комнаты, а Люська почти не появлялась дома. Питались они каждая отдельно мать сама для себя покупала продукты и варила.
Правда, иногда поздно вечером голодная Люська выпрашивала у матери какую-нибудь банку консервов.
- Приходит новый русский к старому еврею и говорит: папа, дай денег! – ворчала мать, но еду давала.
Ее маразм прогрессировал.
Она ни с того ни с сего вдруг срывалась на какую-нибудь Люськину подругу. Та поспешно уносила ноги. Люська кричала на мать, которая в свою очередь клятвенно обещала в завещании отписать государству квартиру, оформленную на нее, – это был ее главный козырь.
Но ко мне она почему-то всегда относилась хорошо. Она называла меня деточкой и просила «присмотреть за Люськой , когда меня не станет».
Конечно, Валентина Ильинична явно преувеличивала мое влияние на свою дочь. Люська как кошка: гуляет сама по себе. Кроме того, между нами все чаще случались размолвки, и каждая длилась все дольше.
Просто Люська чем дальше, тем больше становилась похожа на мать.
* * *
…Как-то после одной такой ссоры мы встретились в автобусе и разговорились, как ни в чем не бывало.
- Как себя чувствует Валентина Ильинична? – поинтересовалась я.
- В январе умерла, – ответила Люська .
- Что же ты не сообщила?
- Я звонила, но ты не взяла трубку, – соврала Люська .
Вскоре после смерти матери Люська сдала квартиру под аптеку, а сама уехала в Малайзию – с прицелом на постоянное место жительства.
* * *
«Пусть земля будет Вам пухом, Валентина Ильинична, - произношу я мысленно, подняв глаза к ячейке, и тут же спохватываюсь: - Какая земля? Скажем иначе: царствие вам небесное».
Крематорий развивается. На огромном щите рекламируется новомодная услуга - «погребальный кортеж». На фото – пара зашоренных лошадей в черных попонах, возница во фраке и в цилиндре.
Вороные уже пасутся на газоне за часовней в ожидании богатых усопших клиентов.
«Ну вот, Валентина Ильинична, у Люси все хорошо, не беспокойтесь. Я за вас помолюсь, раз пришла», - и вытаскиваю Розарий и не торопясь читаю молитву.
А куда торопиться? У меня духовные упражнения,
