Совпадения имен и географических названий носят чисто случайный характер. Вымысел есть вымысел:)
Ему было восемнадцать. Подружка была беременна. Негде жить. Работал расклейщиком афиш и давал уроки итальянского, не слишком успешно.
Таков расклад был у этого парня, когда мы взяли его на работу на католическую телестудию «Кана».
Филипп был похож на Малыша и Карлсона одновременно. Ласковый открытый ребенок - и не повзрослевший хулиганистый мужик. Он выглядел так, словно сбежал из всех мультиков сразу: круглое конопатое лицо, плутоватые серые глазки, на голове хвост из длинных волос. Филипп говорил детским голосом и забавно картавил. Широкоплечий - и при этом низенький: ноги не отросли как следует. В общем, комический персонаж.
Но когда я увидела его у метро с такой же крохотной девочкой в обнимку, мне стало не смешно, скорее тревожно за них: за рыжую худенькую десятиклассницу и Толстого Карлсона.
* * *
Он приехал учиться в Новосибирск из глухой дальневосточной провинции.
Поступил в университет, но бросил с первого же курса. Итальянский священник по имени Джованни пристроил его на работу в благотворительную организацию. Проработав полгода, Филипп оттуда уволился по собственному желанию.
- Я там мыл жалюзи. Потом снова мыл. Они даже не успевали пачкаться, а я их все равно мыл и мыл. Просто эти в офисе больше не знали, чем меня занять. Я подумал, что так недолго и деградировать, и уволился. Увидел ваше объявление о том, что тут требуются сотрудники, и пришел.
- Отец Джованни, к нам ваш Филипп на работу просится, – позвонили мы священнику. - Что скажете?
- Знаете, люблю его как сына, но должен предупредить вас, что он безответственный...
Кто б сомневался. Но других нет. Хороший один Иисус Христос, а все остальные – так себе. Тогда какая разница.
* * *
В общем, на телестудии завелся милый такой и радостный ребенок.
Жалюзи у нас не было, поэтому Филиппа начали учить монтировать сюжеты на компьютере. Первая новость – на тридцать семь секунд. Молодец, смог! (Хотя, если честно, это больше я). Вторая новость – на полторы минуты. Третья – на две. Медленно, но верно Филипп учился телевизионному монтажу.
Чтобы морально поддержать, я часто хвалила его. Кажется, перехвалила.
Поручила Филиппу смонтировать съемки монахинь из Астаны, а потом сообщить им по электронной почте, что все готово.
Он писал письмо ровно один рабочий день. Потеряв терпение, я потребовала предъявить результат, но прочитав его писанину, просто растерялась: вместо делового сообщения этот Карлсон кратко изложил историю своей жизни, особо упомянул, что этот сюжет у него «юбилейный», то есть десятый, – в общем, такого бреда примерно на две страницы. Начал так: «Привет! А вот и я, Филипп!» (Прямо как лягушка в детской сказке: «Это я! Это я придумала!»)
- Пойми, это не личная переписка, а деловое письмо. Самовыражаться надо в творчестве. А на эту канцелярию, во-первых, жаль тратить столько времени, во-вторых, письмо должно отвечать общепринятым...
Он не стал меня дослушивать. В его глазах загорелись злые синие огоньки, и своим детским голосом он произнес фразу, которая довела меня до слез:
- Запомни, Оля: я – Филипп, и Олей никогда не буду!
Вот тебе и Винни-Пух.
Но не выгонять же обратно на улицу: у него ребенок родился, семью кормить надо. А приличным профессионалам студия все равно не сможет достойно платить. Придется мучиться.
* * *
И мы мучились.
Филипп делал не то, что надо, а то, что ему казалось забавным или познавательным. И только когда хотел. Например, по утрам категорически не хотел, а хотел он спать дома до полудня. И с этим ничего нельзя было сделать.
К тому же в любой момент по звонку из дома он мог сорваться с места и уйти с работы, поставив нас перед фактом.
- Нам вчера принесли котенка. Маша позвонила, он не хочет пить молочко, и она не знает, что делать. Я пошел домой.
Детский сад...
- Хотя бы водку не «пьянствует», - вздыхали мы. – И даже иногда что-то монтирует… И на камере учится снимать.
Филипп очень дружил с парнями, которые работали в студии. Они постоянно обнимались, называли друг друга уменьшительно-ласкательно: Филиппок, Алексеюшка, Антоша (хотя это не то, что вы подумали).
Пока наши задания не противоречили пожеланиям Филиппа, с ним вполне можно было работать. Уступчивый, веселый, способный – он был довольно легким в общении.
Пока вожжа под хвост не попадет.
- Я завтра не приду на работу. Повезу Машу на электричке в село к бабушке, которая заговаривает аллергию, – говорил он.
И трава не расти.
А как-то раз он сорвал нам заказные съемки. Накануне согласился снимать весь день, а с утреца заявил, что будет работать только до обеда.
- Почему?!
- Потому что мне надо побыть с семьей.
- Но вчера ты пообещал, что будешь снимать.
- А сегодня я говорю, что мне надо побыть с семьей!
- Но это коммерческий заказ!
- Это не мои проблемы.
Вечером перезваниваю – теща отвечает, что Филипп с Машей в театре, на "Лебедином озере".
* * *
И все-таки мы не могли не отметить, как сильно Филипп любит свою семью.
У самого Филиппа родителей уже не было. Семья стала для него всем. Свою Машу он готов был защищать от целого света.
Когда она устроилась работать в казино, Толстый Карлсон ставил будильник на пять утра и шел встречать супругу с ночной смены. Это был поступок.
Но вот ей не доплатили денег, и она уволилась из казино.
- Я решил, что моя жена вообще не будет работать, - заявил Филипп.
В тот момент это прозвучало неубедительно.
Между прочим, у Маши имелся дядя-миллионер. Это он купил квартиру своей матери, Машиной бабушке. Тому вовсе не понравилось, что кроме кровных родственников, в ней поселился какой-то молодой оболтус. А еще больше это не нравилось его миллионерской жене.
- Прекрати плодить нищету в чужой квартире! – кричала она Филиппу по телефону, когда узнала о второй Машиной беременности.
* * *
Помню, после праздничных выходных все делились на студии впечатлениями, кто как отмечал.
- А мы с Машей весь день бродили по улицам. Замерзли, пошли на вокзал греться. Потом в кино попали. Потом опять ходили.
- А чего вам дома не сидится? – удивились мы.
- Да дядя пришел в гости. Заходит, не глядя сует мне в руки здоровенную красную рыбу, жирную такую. Маша шепчет мне: быстро уходим! Я эту рыбу куда-то забросил, схватил обе куртки - и за дверь...
- А что это вы так? Посидели бы вместе, рыбки поели?
- Сидели уже. Он обычно смотрит на меня в упор и говорит: вот ты – ноль, ты хоть это понимаешь? Нет уж, хватит!
Филипп не хотел быть нулем. Более того, для Машиных бабушки и мамы он стал реальной опорой.
Это была непростая семья.
У тещи раз в полгода случался приступ суицида. Чтобы ее откачать в реанимации, требовалась куча денег. Филипп занимал на студии, носился по больницам.
А еще к Филиппу не ходили гости, потому что Маше сразу становилось плохо, она нервничала при виде незнакомых людей. Один Филипп у нее был светом в окошке. Им было хорошо в семье, и свой круг общения они расширяли изнутри.
Очередные Машины роды пробивали новую финансовую дыру в их бюджете. Он снова и снова бежал к директору студии и рассказывал, как дорого обходится коммерческий приемный покой.
- Филипп, ты живешь не по средствам: так никакой зарплаты не хватит. Разве нельзя рожать в простой больнице, как все? – удивлялся директор, между прочим, монах с обетом бедности.
- Я сказал, моя жена там рожать не будет, – в детском голосе Филиппа звучал металл.
Так или иначе, денег он все равно выпрашивал, тратил, отдавал, опять выпрашивал, и конца-краю этому не было.
- Маше носить нечего: мне нужны деньги на шубу, – приходил он к директору с очередной просьбой.
- Но шуба – это так дорого! Может, купишь пуховик какой? – пугался директор.
- Я сказал, моя жена будет ходить в шубе! – как отрезал Филипп.
У меня возникло двойственное чувство. Конечно, все это не по средствам, но любая женщина мечтала бы, чтобы о ней так заботились.
Похоже, этот Винни-Пух - настоящий мужчина!
* * *
Со временем Филипп начал как-то определяться в творческом плане.
Он был парнем способным и смелым, не боялся нового и обожал рискованные проекты. Не пытался сделать их экономичнее, дабы приспособить к скудному бюджету студии: у него и здесь наблюдались миллионерские замашки. Но директор ему почему-то всегда давал зеленый свет:
- Я в него верю: он сможет сделать что-то новое, ни на что не похожее. Детская передача - это как раз по нему. Он инфантильный парень, у него мышление детское, это может пригодиться.
И Винни-Пух вовсю экспериментировал, ни в чем себе не отказывая. С титрами, с анимацией, с эффектами, с "блю-боксом", с ток-шоу. Пока что безрезультатно.
- Надо же на чем-то учиться, – защищал его директор.
Мне было немного обидно: много лет я везла на себе всю основную работу, не гнушалась никакой рутиной, хотя наш директор считал меня самым перспективным человеком в студии и ведущим специалистом. И мне тоже хотелось бы развиваться, только когда?
- Кто-то же должен работать, – вот что я слышала в ответ. И работала.
* * *
Толстый Карлсон обожал жлобские шутки.
Вот они с оператором Стасом вернулись со съемок с юбилея «Каритас». Благотворительная организация, которая на западные средства кормила здешних бомжей, славилась роскошными официальными приемами, с черной и красной икрой, и шикарными презентациями с симфоническим оркестром. Двусмысленность состояла в том, что ее начальство не заинтересовано было в том, чтобы операторы снимали гастрономическое изобилие, поэтому сотрудников «Каны» обычно не подпускали к столам.
- Ну что, как? – спросила я про съемки.
- Все хорошо – нас покормили, – с серьезным видом "успокоил" меня толстый Карлсон.
Со временем меня перестали веселить шутки про халяву и про «дурака работа любит». Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Под видом шутки Карлсону нравилось провоцировать людей, озвучивать своим детским голосом неприятные вещи в лицо. Любой разговор с начальством он переводил на деньги, между тем прекрасно зная, что у наших монахов фонд небольшой.
А главная его проблема была в том, что он не видел смысла в нашей работе. Православный по крещению, он и в своей-то Церкви не практиковал. И в то время как мы старательно выискивали для сюжетов особенных людей, чудесные случаи исцеления, примеры мученичества, копали историю, чтобы еще и еще раз найти повод поговорить о Боге, Филипп оставался к этому делу равнодушен. Поэтому то, что он создавал, оставалось пока на уровне кича. Однако он при удобном случае тянул одеяло на себя. Карлсон, одним словом.
Но командировки он любил – для него это было приключение. Точнее, авантюра. Потому что где был Карлсон, там начиналась авантюра.
* * *
Например, леденящий душу случай в Ангарске.
Мы уже было возвращались на вокзал после недельных съемок. Проезжали мимо колонии. Вдруг Филиппу захотелось поближе переснять лагерную вышку, что строжайше запрещено властями. Он вытащил маленькую камеру, высунулся из окна машины, нажал на кнопочку…
...Навстречу нам уже бежал взвод солдат в камуфляжах с овчарками. Машину загнали в исправительную колонию строгого режима. Имущество конфисковали, нас обыскали. Мы даже слышали, как они уже ругались между собой, деля звезды – за рулем нашей машины был польский католический священник, и можно было спокойно пришить нам шпионаж, а потом получить награду за разоблачение «заговора».
Помню, от страха я ни о чем не могла думать, только бормотала себе Розарий. В кармане у меня была куча медальончиков с образом Богородицы, и я лихорадочно рассовывала их, куда только могла. В стол начальника, за которым писала объяснительную, в щели коридора.
Узнав, что мы журналисты, они на всякий случай перестали нам хамить, а позже перевезли в местное отделение милиции.
Бедному священнику-поляку все это грозило как минимум высылкой из страны.
В милиции мы до двенадцати ночи писали какие-то новые объяснительные. Нам не верили.
- И все-таки зачем вы снимали вышку, если ваш фильм - про католический приход?
- Потому что преследования – это часть местной истории католиков, и нам нужны знаковые кадры для видеоряда. Вышка – как раз такой кадр, - объясняю я.
За столом тем временем оформляют изъятие камеры с кассетой.
- Понятые нужны, – говорит один мент другому.
- Где я тебе возьму ночью?
- У меня в патрульной машине проститутка сидит. Приведи сюда – пусть хоть она подпишет.
Приводят длинноволосую девицу.
- Эй ты, как твое имя-фамилия?
- Элина Войтович, - нехотя говорит она.
Параллельно продолжают докапываться до меня:
- Вот вы говорите, что этот ваш священник приехал к католикам, к полякам. А где тут поляки? Тут одни русские!
- Поляков тоже полно. Вон ваша девушка – полька, - говорю я, не оборачиваясь.
Тот с удивлением смотрит на девицу за моей спиной:
- Эй, ты что – полька?
- Отец поляк, - говорит она менту.
- Вот! – торжествую я. – А если бы со всеми местными поляками работал священник, то вам было бы меньше работы.
Ко мне вопросов больше нет. Нас отпускают.
- Девушка, это вам, - перед уходом сую медальончик в руку удивленной девице.
Такой же закинула в «обезьянник» с тремя грязными парнями, еще один в стол начальнику, пока он отвлекся. Кажется, Филипп тоже молился про себя.
На следующий день тоже было интересно.
С утра в милиции мы, не больше, не меньше, дали интервью для местных теленовостей.
- Здесь такого еще не было, чтобы арестовывали журналистов, - уговаривала нас стильная девушка. - Ну пожалуйста, прокомментируйте ситуацию! Чтобы не повторилось!
Филипп согласился, впрочем, не без удовольствия.
Потом нам пришлось объясниться со спецслужбами, которые по нашу душу прибыли аж из Иркутска. Те не столько допрашивали нас, сколько разглядывали, - кажется, они уже имели о нас исчерпывающую информацию. В конце концов, просто заставили затереть пленку и отпустили с миром. Пообещали не наказывать нашего священника, и даже пожали ему руку, выйдя на улицу.
Все кончилось отлично, а могло наоборот.
- Богородица помогла, - сказала я Филиппу, показав медальончик.
- Даже не сомневаюсь, - серьезно ответил он.
* * *
Филипп мог таки неплохо сработать, когда сюжет его увлекал.
Именно так получилось в Вятке.
...Два дня мы добирались туда на поезде из Сибири. Нас пригласил настоятель прихода, чтобы мы не только сделали фильм о приходе, но и сняли официальный визит нунция в Вятку.
Дело в том, что в центре города стоит великолепно сохранившийся костел, а власти не только не вернули его Католической Церкви, но категорически отказались пускать туда католиков. Даже для проведения одноразовых Богослужений. Настоятель отец Гжегож, священник из Польши, рассчитывал на то, что на этот раз для нунция они сделают исключение, и тогда Месса пройдет в храме, а "Кана" все это снимет.
Но лишь только мы ступили на вятскую землю, как стало ясно, что затея полностью провалилась. Нунций не приехал в связи с болезнью Римского Папы, а власти в очередной раз прислали отказ на проведение Мессы в костеле. Настоятель выложил нам все это прямо на перроне, при встрече. Даже в темноте было видно, как он расстроен.
- Ну что же, будем снимать приходскую жизнь, - вздохнула я. - Раз уж приехали.
...А ночью умер Папа Иоанн Павел Второй.
И сразу начались странные вещи. В маленькую часовенку в частном секторе с цветами и соболезнованиями вдруг валом повалили протестанты, мусульмане, евреи и даже представители Православной курии.
Филипп только успевал включать камеру.
- Надо же, раньше на католиков вообще никакого внимания не обращали, а тут – брататься пришли! Это все Папа молодец, – удивлялся отец Гжегож. - И журналистов куча! Сколько я не пытался созвать пресс-конференцию, меня все игнорировали. А сегодня одна дама даже сказала: неужели по такому случаю вы не отслужите траурную Мессу в Александровском костеле? Кстати…
И отец Гжегож мигом настрочил очередное прошение.
Мы с Филиппом решили снять, как священник несет документ в администрацию. Акция, как-никак. Чем бы ни окончилась.
- ...Это просто чудо! – сказал ошеломленный отец Гжегож, получив разрешение от губернатора на проведение заупокойной Мессы в Александровском костеле.
Мы с Филиппом не могли не чувствовать, что происходит что-то замечательное. Святой Папа, всю жизнь положивший на то, чтобы всех примирить, явно продолжал вершить с небес дело всей жизни: обожавший и всегда использовавший средства массовой информации, он сейчас словно работал посреди нас. Отец Гжегож, Филипп и я поистине пребывали в эти дни в Святом Духе, Который подсказывал нам, что делать, как снимать, куда смотреть.
Сколько сюрпризов ожидало нас!
- Сходим в краеведческий музей – там в запасниках хранятся стояния Крестного Пути, которые висели по стенам костела до его закрытия, – предложил отец Гжегож. - Нас пустят, там работают мои знакомые.
В темном складском помещении действительно лежали четырнадцать гипсовых барельефов – все в ужасном состоянии, грязные, переломанные. Да-а, Крестный Путь как он есть. Все, что сделали с верующими, с храмом и с иконами, было наглядно воплощено в этих «стояниях» Спасителя.
А вокруг другие, морально устаревшие предметы, «сосланные» в запасники. Вот несколько крупных статуй Сталина, Ленина. Как вдруг среди них – чудом уцелевшая гипсовая фигурка... Христа Воскресшего! Мы бросились к нему.
- Так это же Иисус из старого костела! - Отец Гжегож опустился на колени на пыльный пол, поклонился, благоговейно коснулся Его рукой. – Чудо! О, Езу...
Да, живой Иисус был с нами... У Него было лицо человека, пережившего все преследования ХХ века.
Филипп снимал все это, чуть не плача.
* * *
На следующий день мы отправились в архив спецслужб. Там работал один католик по имени Валентин.
Серое здание, серые хранилища с серыми делами. На каждом деле слово НКВД и номер. Все как-то очень зловеще.
Нам разрешили поснимать обвинительные заключения прихожан с польскими фамилиями. Но детально снимать все же нельзя было.
А Валентин все рылся в папках, листал, что-то искал, словно бы забыв про нас. Нашел!
- Вот, быстро сними это! – и он сунул Филиппу под нос одну страницу.
Филипп послушно включил камеру, но не успел толком настроиться, как Валентин забрал свой документ.
- Хватит! Это не для фильма.
Выяснилось, что там было... признание настоятеля в том, что он и его прихожане – шпионы в пользу Польши. Это был как раз тот священник, которого собирались вот-вот беатифицировать...
- Надо же, он выдал своих прихожан! – удивился Филипп. - Во гад!
Однако когда позже мы внимательнее рассмотрели в мониторе эту страницу, мы заметили какие-то бурые пятна по всей бумаге. Кровь... Не все так просто.
* * *
Дирекция костела была категорически против Мессы.
Длинноволосый мутноглазый мужик и его молодящаяся супруга давно уже сдавали костел под церемонии бракосочетания. По их сценарию новобрачные расписывались в книге, рассаживались по скамейкам, выслушивали двадцатиминутный концерт органной музыки, чокались шампанским – и денежки в кармане: семь тысяч рублей все удовольствие!
- Ну просто кощунство какое-то под орган, – сказала я, когда прочитала рекламную статью в газете.
Так вот, эта предприимчивая парочка сильно не желала пускать католиков в костел. В свое время они натравили на отца Гжегожа самого Жириновского, которого занесли в Вятку какие-то дела ЛДПР.
- Только сунься в костел – будешь иметь дело со мной! – кричал Владимир Вольфович по приходскому телефону. - Да я тебя расстреляю, подонок!
На этот раз наши неприятели добились-таки нового заседания администрации для пересмотра решения. Заупокойную службу могли снова отменить...
...Мы с Филиппом вновь сопровождали в Белый дом сосредоточенного, готового к бою, отца Гжегожа. Правда, милиция на пропускном пункте не только не пропустила нас на само заседание, но еще и как следует обыскала. Пришлось нам дожидаться священника внизу, у входной двери, не солоно хлебавши.
Длинноволосый спустился с заседания раньше всех. Завидя нас, бросился к Филиппу и чуть не подрался с ним.
- Да я тебя! Я тебе сейчас камеру поломаю!
Тут я не выдержала:
- Только попробуйте!
Подбежал миллионер:
- Что происходит?
- Ничего-ничего, все в порядке, – поспешно успокоили мы в три голоса: кому охота иметь дело с милицией!
Тогда Длинноволосый зашел с другого фланга.
- Ты-то что связался с этими католиками? – стал он давить Филиппу на гниль - Ты же наш, православный! – но Филипп упертый, его не проймешь.
- Что же вы, журналисты, вместо того, чтобы за культуру бороться, этих мракобесов защищаете? – перекинулся дядька на меня. – А все потому, что сами бескультурные! Вон одна такая в статье недавно написала: исполняли, мол, фугу Букстрихуде!
Я засмеялась.
- А надо как? – хитро прищурился дядька.
- Конечно, Бук-сте-ху-де! Дитрих Букстехуде! – уверенно произнесла я.
Дядька неприятно удивился. А у Филиппа и вовсе челюсть отвисла.
Оба не знали, что в консерватории я четыре года училась играть на органе, и уж про Букстехуде-то я в курсе).
- ...Как, как ты ему сказала? Не ожидал от тебя! – мучил он меня потом всю дорогу домой до Новосибирска.
- Отстань! – смеялась я.
- Ну напиши мне на бумажке! Бу... Как там дальше?
...Месса таки состоялась! В Александровском костеле, в тот самый день похорон Папы в Риме – восьмого апреля. Победа! Мы с Филиппом даже поменяли билеты на поезд, чтобы специально остаться для съемок заупокойной Мессы.
Мало кто понял, что произошло чудо. Обыкновенное такое чудо. Но уж мы с Филиппом в этом не сомневались.
***
...А как только мы вернулись в Новосибирск, Филипп сразу же уволился. Оказывается, на одном из телеканалов потребовался начальник производства, и Филипп ушел туда.
Было видно невооруженным глазом, как гордится Толстый Карлсон тем, что выбился в телевизионные начальники. Дескать, вы здесь меня за ребенка держали, а я вас обскакал. График у меня теперь свободный, - спи по утрам, сколько влезет. И денег у меня будет побольше!
Однако на нашей студии он появлялся так часто, что я удивлялась: а когда же он у себя работает? Карлсон приходил, чтобы в основном похвастаться, как у него все хорошо: снимает концерты, презентации, банкеты. Рассказывал, чем там кормили и поили. Раздобрел. Стал вальяжным.
Но часть сердца, видимо, осталась в «Кане».
- Не хватает мне кино – того, чем мы здесь занимались, - сознался он как-то.
Когда Православная церковь заказала фильм о многодетных семьях, Филипп сразу же согласился, несмотря на низкую оплату работы. Он снова «делал кино», да еще на любимую тему о многодетных семьях. Вложил в фильм всю душу.
- Но у меня есть подозрение, что они вообще не собираются платить, – жаловался Филипп.- Как бы показать им фильм, чтобы при этом не дать скопировать диск? – допрашивал он Андрея, нашего системного администратора.
И Андрей придумал хитрый ход: на протяжении всех двадцати минут фильма он пустил косой титр «Не оплачено!».
- Мы оплатим вам, только уберите эту надпись! – взмолились православные заказчики, когда увидели.
* * *
Но других подобных предложений пока не поступало.
Филипп скучал. Стал набирать «левые» заказы на рекламу, чтобы делать на дому. Тем временем у него родилась третья дочка. Денег снова перестало хватать. У директора канала он потребовал новую прибавку к зарплате, но у того в свою очередь накопилась масса своих претензий к Филиппу, и он отказал. Филипп ушел с канала.
На частном телевидении, где ему пообещали сумасшедшие бабки, он продержался совсем недолго. В конце концов зарегистрировал собственное предприятие.
Сам себе предприниматель, используя связи, сохранившиеся после работы на канале, он искал и выполнял заказы на рекламу. К сожалению, тех было маловато.
Тогда он снова вернулся к нам на студию.
...В «Кане» тоже все изменилось. Наступил самый тяжелый период в жизни этой некогда славной киностудии. Начать с того, что директором стал глупый, истеричный и склочный дядька, вокруг которого кучковались сплошные интриганы и бездельники. Филиппа он пригласил, как выяснилось, на замену мне, запланировав покончить со мной. По иронии судьбы, именно Филипп теперь должен был заменить меня в монтажных работах.
Примерно так и произошло.
Но ненадолго. Через четыре месяца после моего увольнения студию закрыли. Филипп, говорят, уволился за неделю до конца.
Теперь он снова свободный художник. Ищет заказы, готовит рекламу, вынашивает идеи. Воспитывает детей. А дети растут, несмотря ни на какие кризисы.
...Я вспоминаю, сколько сил я потратила на обучение Толстого Карлсона. Они должны были сторицей вернуться в нашу студию - веселыми детскими передачами, интересными фильмами, эффектными клипами, - но почему-то так и не вернулись.
Однако я не обижаюсь. Для меня Филипп – это чудо Каны Галилейской. (Не зря он даже псевдоним избрал себе – Канин, Филипп Канин...) Мальчик с улицы приобрел профессию, с которой уже не пропадет в жизни. В отличие от многих, он содержит большую семью, любит жену. И Бог его любит - Который так помогал во время наших съемочных приключений.
И этого у нас с Филиппом уже никто не отнимет.
http://youtu.be/zCIkyVHICW0
Ему было восемнадцать. Подружка была беременна. Негде жить. Работал расклейщиком афиш и давал уроки итальянского, не слишком успешно.
Таков расклад был у этого парня, когда мы взяли его на работу на католическую телестудию «Кана».
Филипп был похож на Малыша и Карлсона одновременно. Ласковый открытый ребенок - и не повзрослевший хулиганистый мужик. Он выглядел так, словно сбежал из всех мультиков сразу: круглое конопатое лицо, плутоватые серые глазки, на голове хвост из длинных волос. Филипп говорил детским голосом и забавно картавил. Широкоплечий - и при этом низенький: ноги не отросли как следует. В общем, комический персонаж.
Но когда я увидела его у метро с такой же крохотной девочкой в обнимку, мне стало не смешно, скорее тревожно за них: за рыжую худенькую десятиклассницу и Толстого Карлсона.
* * *
Он приехал учиться в Новосибирск из глухой дальневосточной провинции.
Поступил в университет, но бросил с первого же курса. Итальянский священник по имени Джованни пристроил его на работу в благотворительную организацию. Проработав полгода, Филипп оттуда уволился по собственному желанию.
- Я там мыл жалюзи. Потом снова мыл. Они даже не успевали пачкаться, а я их все равно мыл и мыл. Просто эти в офисе больше не знали, чем меня занять. Я подумал, что так недолго и деградировать, и уволился. Увидел ваше объявление о том, что тут требуются сотрудники, и пришел.
- Отец Джованни, к нам ваш Филипп на работу просится, – позвонили мы священнику. - Что скажете?
- Знаете, люблю его как сына, но должен предупредить вас, что он безответственный...
Кто б сомневался. Но других нет. Хороший один Иисус Христос, а все остальные – так себе. Тогда какая разница.
* * *
В общем, на телестудии завелся милый такой и радостный ребенок.
Жалюзи у нас не было, поэтому Филиппа начали учить монтировать сюжеты на компьютере. Первая новость – на тридцать семь секунд. Молодец, смог! (Хотя, если честно, это больше я). Вторая новость – на полторы минуты. Третья – на две. Медленно, но верно Филипп учился телевизионному монтажу.
Чтобы морально поддержать, я часто хвалила его. Кажется, перехвалила.
Поручила Филиппу смонтировать съемки монахинь из Астаны, а потом сообщить им по электронной почте, что все готово.
Он писал письмо ровно один рабочий день. Потеряв терпение, я потребовала предъявить результат, но прочитав его писанину, просто растерялась: вместо делового сообщения этот Карлсон кратко изложил историю своей жизни, особо упомянул, что этот сюжет у него «юбилейный», то есть десятый, – в общем, такого бреда примерно на две страницы. Начал так: «Привет! А вот и я, Филипп!» (Прямо как лягушка в детской сказке: «Это я! Это я придумала!»)
- Пойми, это не личная переписка, а деловое письмо. Самовыражаться надо в творчестве. А на эту канцелярию, во-первых, жаль тратить столько времени, во-вторых, письмо должно отвечать общепринятым...
Он не стал меня дослушивать. В его глазах загорелись злые синие огоньки, и своим детским голосом он произнес фразу, которая довела меня до слез:
- Запомни, Оля: я – Филипп, и Олей никогда не буду!
Вот тебе и Винни-Пух.
Но не выгонять же обратно на улицу: у него ребенок родился, семью кормить надо. А приличным профессионалам студия все равно не сможет достойно платить. Придется мучиться.
* * *
И мы мучились.
Филипп делал не то, что надо, а то, что ему казалось забавным или познавательным. И только когда хотел. Например, по утрам категорически не хотел, а хотел он спать дома до полудня. И с этим ничего нельзя было сделать.
К тому же в любой момент по звонку из дома он мог сорваться с места и уйти с работы, поставив нас перед фактом.
- Нам вчера принесли котенка. Маша позвонила, он не хочет пить молочко, и она не знает, что делать. Я пошел домой.
Детский сад...
- Хотя бы водку не «пьянствует», - вздыхали мы. – И даже иногда что-то монтирует… И на камере учится снимать.
Филипп очень дружил с парнями, которые работали в студии. Они постоянно обнимались, называли друг друга уменьшительно-ласкательно: Филиппок, Алексеюшка, Антоша (хотя это не то, что вы подумали).
Пока наши задания не противоречили пожеланиям Филиппа, с ним вполне можно было работать. Уступчивый, веселый, способный – он был довольно легким в общении.
Пока вожжа под хвост не попадет.
- Я завтра не приду на работу. Повезу Машу на электричке в село к бабушке, которая заговаривает аллергию, – говорил он.
И трава не расти.
А как-то раз он сорвал нам заказные съемки. Накануне согласился снимать весь день, а с утреца заявил, что будет работать только до обеда.
- Почему?!
- Потому что мне надо побыть с семьей.
- Но вчера ты пообещал, что будешь снимать.
- А сегодня я говорю, что мне надо побыть с семьей!
- Но это коммерческий заказ!
- Это не мои проблемы.
Вечером перезваниваю – теща отвечает, что Филипп с Машей в театре, на "Лебедином озере".
* * *
И все-таки мы не могли не отметить, как сильно Филипп любит свою семью.
У самого Филиппа родителей уже не было. Семья стала для него всем. Свою Машу он готов был защищать от целого света.
Когда она устроилась работать в казино, Толстый Карлсон ставил будильник на пять утра и шел встречать супругу с ночной смены. Это был поступок.
Но вот ей не доплатили денег, и она уволилась из казино.
- Я решил, что моя жена вообще не будет работать, - заявил Филипп.
В тот момент это прозвучало неубедительно.
Между прочим, у Маши имелся дядя-миллионер. Это он купил квартиру своей матери, Машиной бабушке. Тому вовсе не понравилось, что кроме кровных родственников, в ней поселился какой-то молодой оболтус. А еще больше это не нравилось его миллионерской жене.
- Прекрати плодить нищету в чужой квартире! – кричала она Филиппу по телефону, когда узнала о второй Машиной беременности.
* * *
Помню, после праздничных выходных все делились на студии впечатлениями, кто как отмечал.
- А мы с Машей весь день бродили по улицам. Замерзли, пошли на вокзал греться. Потом в кино попали. Потом опять ходили.
- А чего вам дома не сидится? – удивились мы.
- Да дядя пришел в гости. Заходит, не глядя сует мне в руки здоровенную красную рыбу, жирную такую. Маша шепчет мне: быстро уходим! Я эту рыбу куда-то забросил, схватил обе куртки - и за дверь...
- А что это вы так? Посидели бы вместе, рыбки поели?
- Сидели уже. Он обычно смотрит на меня в упор и говорит: вот ты – ноль, ты хоть это понимаешь? Нет уж, хватит!
Филипп не хотел быть нулем. Более того, для Машиных бабушки и мамы он стал реальной опорой.
Это была непростая семья.
У тещи раз в полгода случался приступ суицида. Чтобы ее откачать в реанимации, требовалась куча денег. Филипп занимал на студии, носился по больницам.
А еще к Филиппу не ходили гости, потому что Маше сразу становилось плохо, она нервничала при виде незнакомых людей. Один Филипп у нее был светом в окошке. Им было хорошо в семье, и свой круг общения они расширяли изнутри.
Очередные Машины роды пробивали новую финансовую дыру в их бюджете. Он снова и снова бежал к директору студии и рассказывал, как дорого обходится коммерческий приемный покой.
- Филипп, ты живешь не по средствам: так никакой зарплаты не хватит. Разве нельзя рожать в простой больнице, как все? – удивлялся директор, между прочим, монах с обетом бедности.
- Я сказал, моя жена там рожать не будет, – в детском голосе Филиппа звучал металл.
Так или иначе, денег он все равно выпрашивал, тратил, отдавал, опять выпрашивал, и конца-краю этому не было.
- Маше носить нечего: мне нужны деньги на шубу, – приходил он к директору с очередной просьбой.
- Но шуба – это так дорого! Может, купишь пуховик какой? – пугался директор.
- Я сказал, моя жена будет ходить в шубе! – как отрезал Филипп.
У меня возникло двойственное чувство. Конечно, все это не по средствам, но любая женщина мечтала бы, чтобы о ней так заботились.
Похоже, этот Винни-Пух - настоящий мужчина!
* * *
Со временем Филипп начал как-то определяться в творческом плане.
Он был парнем способным и смелым, не боялся нового и обожал рискованные проекты. Не пытался сделать их экономичнее, дабы приспособить к скудному бюджету студии: у него и здесь наблюдались миллионерские замашки. Но директор ему почему-то всегда давал зеленый свет:
- Я в него верю: он сможет сделать что-то новое, ни на что не похожее. Детская передача - это как раз по нему. Он инфантильный парень, у него мышление детское, это может пригодиться.
И Винни-Пух вовсю экспериментировал, ни в чем себе не отказывая. С титрами, с анимацией, с эффектами, с "блю-боксом", с ток-шоу. Пока что безрезультатно.
- Надо же на чем-то учиться, – защищал его директор.
Мне было немного обидно: много лет я везла на себе всю основную работу, не гнушалась никакой рутиной, хотя наш директор считал меня самым перспективным человеком в студии и ведущим специалистом. И мне тоже хотелось бы развиваться, только когда?
- Кто-то же должен работать, – вот что я слышала в ответ. И работала.
* * *
Толстый Карлсон обожал жлобские шутки.
Вот они с оператором Стасом вернулись со съемок с юбилея «Каритас». Благотворительная организация, которая на западные средства кормила здешних бомжей, славилась роскошными официальными приемами, с черной и красной икрой, и шикарными презентациями с симфоническим оркестром. Двусмысленность состояла в том, что ее начальство не заинтересовано было в том, чтобы операторы снимали гастрономическое изобилие, поэтому сотрудников «Каны» обычно не подпускали к столам.
- Ну что, как? – спросила я про съемки.
- Все хорошо – нас покормили, – с серьезным видом "успокоил" меня толстый Карлсон.
Со временем меня перестали веселить шутки про халяву и про «дурака работа любит». Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Под видом шутки Карлсону нравилось провоцировать людей, озвучивать своим детским голосом неприятные вещи в лицо. Любой разговор с начальством он переводил на деньги, между тем прекрасно зная, что у наших монахов фонд небольшой.
А главная его проблема была в том, что он не видел смысла в нашей работе. Православный по крещению, он и в своей-то Церкви не практиковал. И в то время как мы старательно выискивали для сюжетов особенных людей, чудесные случаи исцеления, примеры мученичества, копали историю, чтобы еще и еще раз найти повод поговорить о Боге, Филипп оставался к этому делу равнодушен. Поэтому то, что он создавал, оставалось пока на уровне кича. Однако он при удобном случае тянул одеяло на себя. Карлсон, одним словом.
Но командировки он любил – для него это было приключение. Точнее, авантюра. Потому что где был Карлсон, там начиналась авантюра.
* * *
Например, леденящий душу случай в Ангарске.
Мы уже было возвращались на вокзал после недельных съемок. Проезжали мимо колонии. Вдруг Филиппу захотелось поближе переснять лагерную вышку, что строжайше запрещено властями. Он вытащил маленькую камеру, высунулся из окна машины, нажал на кнопочку…
...Навстречу нам уже бежал взвод солдат в камуфляжах с овчарками. Машину загнали в исправительную колонию строгого режима. Имущество конфисковали, нас обыскали. Мы даже слышали, как они уже ругались между собой, деля звезды – за рулем нашей машины был польский католический священник, и можно было спокойно пришить нам шпионаж, а потом получить награду за разоблачение «заговора».
Помню, от страха я ни о чем не могла думать, только бормотала себе Розарий. В кармане у меня была куча медальончиков с образом Богородицы, и я лихорадочно рассовывала их, куда только могла. В стол начальника, за которым писала объяснительную, в щели коридора.
Узнав, что мы журналисты, они на всякий случай перестали нам хамить, а позже перевезли в местное отделение милиции.
Бедному священнику-поляку все это грозило как минимум высылкой из страны.
В милиции мы до двенадцати ночи писали какие-то новые объяснительные. Нам не верили.
- И все-таки зачем вы снимали вышку, если ваш фильм - про католический приход?
- Потому что преследования – это часть местной истории католиков, и нам нужны знаковые кадры для видеоряда. Вышка – как раз такой кадр, - объясняю я.
За столом тем временем оформляют изъятие камеры с кассетой.
- Понятые нужны, – говорит один мент другому.
- Где я тебе возьму ночью?
- У меня в патрульной машине проститутка сидит. Приведи сюда – пусть хоть она подпишет.
Приводят длинноволосую девицу.
- Эй ты, как твое имя-фамилия?
- Элина Войтович, - нехотя говорит она.
Параллельно продолжают докапываться до меня:
- Вот вы говорите, что этот ваш священник приехал к католикам, к полякам. А где тут поляки? Тут одни русские!
- Поляков тоже полно. Вон ваша девушка – полька, - говорю я, не оборачиваясь.
Тот с удивлением смотрит на девицу за моей спиной:
- Эй, ты что – полька?
- Отец поляк, - говорит она менту.
- Вот! – торжествую я. – А если бы со всеми местными поляками работал священник, то вам было бы меньше работы.
Ко мне вопросов больше нет. Нас отпускают.
- Девушка, это вам, - перед уходом сую медальончик в руку удивленной девице.
Такой же закинула в «обезьянник» с тремя грязными парнями, еще один в стол начальнику, пока он отвлекся. Кажется, Филипп тоже молился про себя.
На следующий день тоже было интересно.
С утра в милиции мы, не больше, не меньше, дали интервью для местных теленовостей.
- Здесь такого еще не было, чтобы арестовывали журналистов, - уговаривала нас стильная девушка. - Ну пожалуйста, прокомментируйте ситуацию! Чтобы не повторилось!
Филипп согласился, впрочем, не без удовольствия.
Потом нам пришлось объясниться со спецслужбами, которые по нашу душу прибыли аж из Иркутска. Те не столько допрашивали нас, сколько разглядывали, - кажется, они уже имели о нас исчерпывающую информацию. В конце концов, просто заставили затереть пленку и отпустили с миром. Пообещали не наказывать нашего священника, и даже пожали ему руку, выйдя на улицу.
Все кончилось отлично, а могло наоборот.
- Богородица помогла, - сказала я Филиппу, показав медальончик.
- Даже не сомневаюсь, - серьезно ответил он.
* * *
Филипп мог таки неплохо сработать, когда сюжет его увлекал.
Именно так получилось в Вятке.
...Два дня мы добирались туда на поезде из Сибири. Нас пригласил настоятель прихода, чтобы мы не только сделали фильм о приходе, но и сняли официальный визит нунция в Вятку.
Дело в том, что в центре города стоит великолепно сохранившийся костел, а власти не только не вернули его Католической Церкви, но категорически отказались пускать туда католиков. Даже для проведения одноразовых Богослужений. Настоятель отец Гжегож, священник из Польши, рассчитывал на то, что на этот раз для нунция они сделают исключение, и тогда Месса пройдет в храме, а "Кана" все это снимет.
Но лишь только мы ступили на вятскую землю, как стало ясно, что затея полностью провалилась. Нунций не приехал в связи с болезнью Римского Папы, а власти в очередной раз прислали отказ на проведение Мессы в костеле. Настоятель выложил нам все это прямо на перроне, при встрече. Даже в темноте было видно, как он расстроен.
- Ну что же, будем снимать приходскую жизнь, - вздохнула я. - Раз уж приехали.
...А ночью умер Папа Иоанн Павел Второй.
И сразу начались странные вещи. В маленькую часовенку в частном секторе с цветами и соболезнованиями вдруг валом повалили протестанты, мусульмане, евреи и даже представители Православной курии.
Филипп только успевал включать камеру.
- Надо же, раньше на католиков вообще никакого внимания не обращали, а тут – брататься пришли! Это все Папа молодец, – удивлялся отец Гжегож. - И журналистов куча! Сколько я не пытался созвать пресс-конференцию, меня все игнорировали. А сегодня одна дама даже сказала: неужели по такому случаю вы не отслужите траурную Мессу в Александровском костеле? Кстати…
И отец Гжегож мигом настрочил очередное прошение.
Мы с Филиппом решили снять, как священник несет документ в администрацию. Акция, как-никак. Чем бы ни окончилась.
- ...Это просто чудо! – сказал ошеломленный отец Гжегож, получив разрешение от губернатора на проведение заупокойной Мессы в Александровском костеле.
Мы с Филиппом не могли не чувствовать, что происходит что-то замечательное. Святой Папа, всю жизнь положивший на то, чтобы всех примирить, явно продолжал вершить с небес дело всей жизни: обожавший и всегда использовавший средства массовой информации, он сейчас словно работал посреди нас. Отец Гжегож, Филипп и я поистине пребывали в эти дни в Святом Духе, Который подсказывал нам, что делать, как снимать, куда смотреть.
Сколько сюрпризов ожидало нас!
- Сходим в краеведческий музей – там в запасниках хранятся стояния Крестного Пути, которые висели по стенам костела до его закрытия, – предложил отец Гжегож. - Нас пустят, там работают мои знакомые.
В темном складском помещении действительно лежали четырнадцать гипсовых барельефов – все в ужасном состоянии, грязные, переломанные. Да-а, Крестный Путь как он есть. Все, что сделали с верующими, с храмом и с иконами, было наглядно воплощено в этих «стояниях» Спасителя.
А вокруг другие, морально устаревшие предметы, «сосланные» в запасники. Вот несколько крупных статуй Сталина, Ленина. Как вдруг среди них – чудом уцелевшая гипсовая фигурка... Христа Воскресшего! Мы бросились к нему.
- Так это же Иисус из старого костела! - Отец Гжегож опустился на колени на пыльный пол, поклонился, благоговейно коснулся Его рукой. – Чудо! О, Езу...
Да, живой Иисус был с нами... У Него было лицо человека, пережившего все преследования ХХ века.
Филипп снимал все это, чуть не плача.
* * *
На следующий день мы отправились в архив спецслужб. Там работал один католик по имени Валентин.
Серое здание, серые хранилища с серыми делами. На каждом деле слово НКВД и номер. Все как-то очень зловеще.
Нам разрешили поснимать обвинительные заключения прихожан с польскими фамилиями. Но детально снимать все же нельзя было.
А Валентин все рылся в папках, листал, что-то искал, словно бы забыв про нас. Нашел!
- Вот, быстро сними это! – и он сунул Филиппу под нос одну страницу.
Филипп послушно включил камеру, но не успел толком настроиться, как Валентин забрал свой документ.
- Хватит! Это не для фильма.
Выяснилось, что там было... признание настоятеля в том, что он и его прихожане – шпионы в пользу Польши. Это был как раз тот священник, которого собирались вот-вот беатифицировать...
- Надо же, он выдал своих прихожан! – удивился Филипп. - Во гад!
Однако когда позже мы внимательнее рассмотрели в мониторе эту страницу, мы заметили какие-то бурые пятна по всей бумаге. Кровь... Не все так просто.
* * *
Дирекция костела была категорически против Мессы.
Длинноволосый мутноглазый мужик и его молодящаяся супруга давно уже сдавали костел под церемонии бракосочетания. По их сценарию новобрачные расписывались в книге, рассаживались по скамейкам, выслушивали двадцатиминутный концерт органной музыки, чокались шампанским – и денежки в кармане: семь тысяч рублей все удовольствие!
- Ну просто кощунство какое-то под орган, – сказала я, когда прочитала рекламную статью в газете.
Так вот, эта предприимчивая парочка сильно не желала пускать католиков в костел. В свое время они натравили на отца Гжегожа самого Жириновского, которого занесли в Вятку какие-то дела ЛДПР.
- Только сунься в костел – будешь иметь дело со мной! – кричал Владимир Вольфович по приходскому телефону. - Да я тебя расстреляю, подонок!
На этот раз наши неприятели добились-таки нового заседания администрации для пересмотра решения. Заупокойную службу могли снова отменить...
...Мы с Филиппом вновь сопровождали в Белый дом сосредоточенного, готового к бою, отца Гжегожа. Правда, милиция на пропускном пункте не только не пропустила нас на само заседание, но еще и как следует обыскала. Пришлось нам дожидаться священника внизу, у входной двери, не солоно хлебавши.
Длинноволосый спустился с заседания раньше всех. Завидя нас, бросился к Филиппу и чуть не подрался с ним.
- Да я тебя! Я тебе сейчас камеру поломаю!
Тут я не выдержала:
- Только попробуйте!
Подбежал миллионер:
- Что происходит?
- Ничего-ничего, все в порядке, – поспешно успокоили мы в три голоса: кому охота иметь дело с милицией!
Тогда Длинноволосый зашел с другого фланга.
- Ты-то что связался с этими католиками? – стал он давить Филиппу на гниль - Ты же наш, православный! – но Филипп упертый, его не проймешь.
- Что же вы, журналисты, вместо того, чтобы за культуру бороться, этих мракобесов защищаете? – перекинулся дядька на меня. – А все потому, что сами бескультурные! Вон одна такая в статье недавно написала: исполняли, мол, фугу Букстрихуде!
Я засмеялась.
- А надо как? – хитро прищурился дядька.
- Конечно, Бук-сте-ху-де! Дитрих Букстехуде! – уверенно произнесла я.
Дядька неприятно удивился. А у Филиппа и вовсе челюсть отвисла.
Оба не знали, что в консерватории я четыре года училась играть на органе, и уж про Букстехуде-то я в курсе).
- ...Как, как ты ему сказала? Не ожидал от тебя! – мучил он меня потом всю дорогу домой до Новосибирска.
- Отстань! – смеялась я.
- Ну напиши мне на бумажке! Бу... Как там дальше?
...Месса таки состоялась! В Александровском костеле, в тот самый день похорон Папы в Риме – восьмого апреля. Победа! Мы с Филиппом даже поменяли билеты на поезд, чтобы специально остаться для съемок заупокойной Мессы.
Мало кто понял, что произошло чудо. Обыкновенное такое чудо. Но уж мы с Филиппом в этом не сомневались.
***
...А как только мы вернулись в Новосибирск, Филипп сразу же уволился. Оказывается, на одном из телеканалов потребовался начальник производства, и Филипп ушел туда.
Было видно невооруженным глазом, как гордится Толстый Карлсон тем, что выбился в телевизионные начальники. Дескать, вы здесь меня за ребенка держали, а я вас обскакал. График у меня теперь свободный, - спи по утрам, сколько влезет. И денег у меня будет побольше!
Однако на нашей студии он появлялся так часто, что я удивлялась: а когда же он у себя работает? Карлсон приходил, чтобы в основном похвастаться, как у него все хорошо: снимает концерты, презентации, банкеты. Рассказывал, чем там кормили и поили. Раздобрел. Стал вальяжным.
Но часть сердца, видимо, осталась в «Кане».
- Не хватает мне кино – того, чем мы здесь занимались, - сознался он как-то.
Когда Православная церковь заказала фильм о многодетных семьях, Филипп сразу же согласился, несмотря на низкую оплату работы. Он снова «делал кино», да еще на любимую тему о многодетных семьях. Вложил в фильм всю душу.
- Но у меня есть подозрение, что они вообще не собираются платить, – жаловался Филипп.- Как бы показать им фильм, чтобы при этом не дать скопировать диск? – допрашивал он Андрея, нашего системного администратора.
И Андрей придумал хитрый ход: на протяжении всех двадцати минут фильма он пустил косой титр «Не оплачено!».
- Мы оплатим вам, только уберите эту надпись! – взмолились православные заказчики, когда увидели.
* * *
Но других подобных предложений пока не поступало.
Филипп скучал. Стал набирать «левые» заказы на рекламу, чтобы делать на дому. Тем временем у него родилась третья дочка. Денег снова перестало хватать. У директора канала он потребовал новую прибавку к зарплате, но у того в свою очередь накопилась масса своих претензий к Филиппу, и он отказал. Филипп ушел с канала.
На частном телевидении, где ему пообещали сумасшедшие бабки, он продержался совсем недолго. В конце концов зарегистрировал собственное предприятие.
Сам себе предприниматель, используя связи, сохранившиеся после работы на канале, он искал и выполнял заказы на рекламу. К сожалению, тех было маловато.
Тогда он снова вернулся к нам на студию.
...В «Кане» тоже все изменилось. Наступил самый тяжелый период в жизни этой некогда славной киностудии. Начать с того, что директором стал глупый, истеричный и склочный дядька, вокруг которого кучковались сплошные интриганы и бездельники. Филиппа он пригласил, как выяснилось, на замену мне, запланировав покончить со мной. По иронии судьбы, именно Филипп теперь должен был заменить меня в монтажных работах.
Примерно так и произошло.
Но ненадолго. Через четыре месяца после моего увольнения студию закрыли. Филипп, говорят, уволился за неделю до конца.
Теперь он снова свободный художник. Ищет заказы, готовит рекламу, вынашивает идеи. Воспитывает детей. А дети растут, несмотря ни на какие кризисы.
...Я вспоминаю, сколько сил я потратила на обучение Толстого Карлсона. Они должны были сторицей вернуться в нашу студию - веселыми детскими передачами, интересными фильмами, эффектными клипами, - но почему-то так и не вернулись.
Однако я не обижаюсь. Для меня Филипп – это чудо Каны Галилейской. (Не зря он даже псевдоним избрал себе – Канин, Филипп Канин...) Мальчик с улицы приобрел профессию, с которой уже не пропадет в жизни. В отличие от многих, он содержит большую семью, любит жену. И Бог его любит - Который так помогал во время наших съемочных приключений.
И этого у нас с Филиппом уже никто не отнимет.
http://youtu.be/zCIkyVHICW0
