пятница, 24 февраля 2012 г.
ПАНИ СТАСЯ
Совпадение имен, географических названий и ситуаций прошу считать случайностью. Все образы собирательные.
Станислава была самым первым профессионалом, которого официально пригласили работать в только что открывшуюся киностудию «Кана».
Сотрудница московской католической газеты, выпускница ВГИКа, лауреат международного фестиваля религиозных фильмов в Польше, католичка со стажем – казалось, этого даже много для крохотной сибирской католической киностудии.
Помню, как возбужденный отец Войцех бегом бежал встречать Стасю на вокзал.
А через полтора месяца самолично купил ей обратный билет за свои деньги и насильно посадил в поезд. Не сработались. И студия «Кана» началась без нее.
Но для меня Стася все равно осталась одним из самых интересных и замечательных людей, которых я встретила в своей жизни.
* * *
Она была веселая, голубоглазая, с рыжей копной распущенных волос и звучным голосом. На поясе поверх юбки она носила белый веревочный пояс с тремя узлами – в знак того, что она вступила в третий орден францисканцев? орден мирян. Она вообще любила куда-нибудь вступать.
А еще обожала общаться, болтать. Это первое, что не понравилось Войцеху.
Второе – она постоянно сеяла бардак вокруг себя. Это касалось и фильма, который они с Войцехом сняли в немецком поселке на Алтае, и который она теперь со скрипом пыталась смонтировать на компьютере.
Войцех ждал от нее на съемках профессиональной режиссуры, а в монтаже четкой драматургии, и был весьма разочарован. Действия в фильме никакого не было, зато навалом религиозного пафоса, чего он как раз терпеть не мог. Он ужасно злился и не скрывал этого.
«А еще священник», - удивлялась я.
А Стася не понимала, чего это он так сердится.
В конце концов Макинтош не выдержал их несовместимости и выкинул почти весь готовый фильм из объективной реальности в небытие. Все нужно заново...
Войцех в одиночку доделал фильм, а любой религиозный китч отныне он пренебрежительно обзывал ее именем: «Это же Стася».
И все-таки в этом злополучном фильме лично я обнаружила поистине амечательные моменты.
Вот в женском монастыре лежит умирающая старуха, подброшенная туда, между прочим, дамой католического происхождения! Форменное безобразие, не так ли?
А Стася комментирует это так:
«Одна женщина подарила сестрам свою мать. Сестры ласково зовут ее «Бабушка». Недавно к Бабушке приходила Смерть, но та попросила ее уйти: «Вот вернется моя Ирочка, я попрощаюсь с ней, тогда и умру...»
Трогательно и наивно, правда? И очень светло, не смотря ни на что.
Примерно так она и мыслила.
* * *
Одно из удивительных качеств Станиславы – это веселый пофигизм.
- Я раньше работала фотографом, поэтому сейчас не боюсь снимать на камеру. Беру да снимаю!
- Это трудно?
- Я тебе скажу так, - Стася заговорщически понижает голос. - Есть одна главная кнопка – «вкл» и она же «выкл». А остальное – блеф!
Для нее все было просто. Стася не заморачивалась, так и снимала свои фильмы. И один из них даже получил гран-при на фестивале в Польше. Парадокс? Ничуть!
Это было в начале 90-х.
Россию все еще воспринимали как Империю зла. Как вдруг из России на международный фестиваль религиозного кино прислали фильм под названием «Бог есть любовь»!! Зрители аплодировали стоя.
- Кто тут из России? – искал в кулуарах один польский епископ.
- Мы, – сказала Стася.
- Сколько вас?
- Трое.
- Вот вам всем – по миллиону рублей!
Цифра «миллион» – это, конечно, парадокс инфляции. И все-таки это было много!
- Я подбегаю к Наталье из Новосибирска: «Привет, миллионерша!» Она заныла: «Да какая я тебе миллионерша!» А я ей – миллион в руки! Она чуть не упала! – с хохотом вспоминает Стася.
* * *
Через много лет мы со Стасей снова встретились в Сибири. На этот раз ее пригласил на работу в «Кану» и даже самолично привез из Москвы брат Дамиан.
К тому моменту отец Войцех уехал обратно в свою Польшу. Именно там все эти годы жила Стася с подрастающей дочерью, а теперь наоборот вернулась. Разминулись они с Войцехом.
...Все так же озорно сверкают голубые глаза. А в целом – причудливая смесь бомжихи с пани. Сказались многолетние скитания по свету, неустроенность, вечный поиск работы и жилья. При этом говорила с акцентом и с трудом припоминала русские слова.
Но едва Станислава зашла с рюкзаком в подвал «Каны», стало ясно, что у всех нас появилась мама.
В углу, где мы обычно вставали на молитву, у статуи Богородицы возник букет желтых цветов, простеньких, придорожных, но нарядных. На обеденном столе салфеточка, вырезанная из белой бумаги, и свечечка. Отныне мы обедали при свечах. Все обращались к Станиславе на «ты», несмотря на то, что она была здесь старше всех.
В три часа она выходила из студийного подвала в монастырский двор помолиться специальной молитвой «Венчик милосердия». По пути прихватывала с собой любого, кто попадется по дороге. Иной раз она предлагала компанию совсем неверующему человеку, и тот послушно шел за ней. Ее вера подкупала и убеждала кого угодно.Рядом с ней становилось мирно и спокойно.
- Приезжай ко мне вечером, помолимся по Розарию, – предлагала она.
И я с радостью соглашалась.
О, это было самое интересное общение, которое только можно придумать.
Стася научила меня особому Розарию: не просто механически повторять «Отче наш» и «Радуйся, Мария!», но и каждую тайну применять к своей ситуации, прибавляя свои слова. После этого я почувствовала Розарий своей личной молитвой.
- Только мне захотелось прибавить «Иисус, Которому мы поручаем наших детей», как это произнесла ты, – поделилась Стася после молитвы.
Мы во многом чувствовали и понимали друг друга. (Единственное, о чем нам не стоило говорить - о кино).
* * *
Ходим со Стасей по базару.
Она очень странно себя ведет: то щемится купить копеечные осенние овощи, то вдруг бросается на чищеные кедровые орешки, которые по цене не простые, а золотые!
- Я совсем не знаю русских денег, – оправдывается она.
На самом деле она просто непрактичная, как ребенок.
С Дамианом они познакомились давно, когда Стася еще жила в Нижнем Тагиле, заочно училась во ВГИКе на режиссера и вела кинокружок для подростков. Дамиан, тогда совсем юный монах-иезуит, приехал к ней из Польши – посмотреть на работу ее студии.
- Какой он хорошенький тогда был! – вспоминает Стася. - Все мои девчонки были к нему неравнодушны. Среди них – красавица Оля Шелест, - та самая, которая теперь телезвезда. Помню, все хором пошли его провожать на автобусную остановку. А Дамиан вдруг говорит: «Никак не запомню, как правильно: писАть или пИсать!» - и направляется в кусты. У всех моих застенчивых девочек сделались такие большие глаза, ха-ха!
* * *
Две девчонки садятся в попутку:
- Нам в село, на Мессу. Там ксендз, говорят, красивый!
- Так вы на Мессу или ксендза посмотреть? – спрашивает водитель.
- Ксендза посмотреть.
Водитель останавливает машину, открывает двери:
- Ну, посмотрели? А теперь – выходите!
Этот анекдотический случай нам рассказала Стася.
* * *
...Оказалось, в Польше она тоже вела молодежную студию.
- Вот целая кассета со студенческими фильмами – я сама смонтировала ее. Правда, тут в нескольких местах технический брак. Хочу на вашем Макинтоше исправить.
На Макинтоше свободного места никогда не было, проекты стояли в очереди.
- А я попрошу Дамиана, – Стася не отступала. – Вот сядь и посмотри: студенческие работы полезно смотреть – столько свежих идей.
Я из вежливости отсмотрела с ней целую кассету.
Польские молодые ребята под руководством Стаси инсценировали анекдоты, сами снимали «восьмеркой». Стася в очередной раз хохотала, глядя в монитор, а мне было скучновато. Тут рассказать-то анекдот - так, чтобы засмеялись, - и то непросто, а уж театр по телевизору - совсем занудно.
Я ничего не стала говорить. Все-таки полезное дело: пусть подростки лучше кино снимают, чем водку пьют по подворотням. Но - не шедевры.
Стася все поняла и расстроилась. И больше не просилась за Макинтош убирать дропы.
* * *
- Встретила приятеля в Москве, я, говорит, теперь писатель, - рассказывает Стася. - Хочешь, говорит, и тебя научу – книжку издашь! Берешь газету "Правда", смотришь на первую полосу – а там, например, про доярку, которая поставила рекорд по удою молока. Так ты возьми и опиши, как живет эта самая доярка в своем колхозе, как она ставит свой рекорд, как у нее с мужем. Пойдет на ура, говорит.
К Богу Стася обратилась задолго до того, как в стране официально разрешили религиозную свободу. Иначе, как чудом, это не назовешь.
У Стаси был мужчина, художник, талантливый и пьющий. Когда она забеременела от него, логичнее всего ей показалось сделать аборт. Но что-то останавливало ее.
Как к ней попала открытка со странной черной иконой, она не помнит.
- Эта женщина, лицо которой пересекал шрам, стала моей подругой. Эту иконку я постоянно носила с собой в сумочке, советовалась с ней, разговаривала с ней. Это она отговорила меня делать аборт. Я всю ночь проплакала над иконой, а потом решилась рожать. Зато сейчас у меня есть дочка-красавица, учится в Америке.
А когда в Польше после кинофестиваля нас привезли в Ченстохову, я вдруг увидела в Санктуарии то самое лицо со шрамом: оказалось, моего ребенка спасла Сама Ченстоховская Божья Матерь!
Несмотря на бурную молодость, после обращения Стася заделалась ужасной пуританкой.
- Я прекрасно знаю, как любого мужика сделать дураком, но не хочу.
Поэтому Станислава теперь влюбляется только в священников, совсем не влюбляться она не может. В последнее время она влюбляется в тех священников, которые влюблены в Пресвятую Деву Марию. Как и она.
Например, она обожала замечательного отца Славко из Меджугорья, огромного энтузиаста явлений Богородицы и организатора паломничеств, из России в том числе.
Рассказала со слезами на глазах, как чудесно и красиво он умер: на глазах у всех его забрала к Себе Пресвятая Дева Мария.
Произошло это так: Священник вел на Гору Явлений группу паломников. Когда они уже забрались на вершину, он сказал:
- Святая Мария, молись о нас в час смерти нашей... – и упал.
Во время явления Богородица просила не плакать, потому что отец Славко уже у Нее - рассказала Стася.
А еще Станислава постилась два раза в неделю на хлебе и воде.
Сначала мы удивлялись, глядя на голодную Стасю, которая не ест за обедом супа, пьет голый чай, но ничуть не расстраивается по этому поводу. Для многих пост – это самая бесполезная духовная традиция.
Но Стася рассказала о посте так, что многим захотелось применить ее опыт на практике.
- Пост – это очень ценная жертва в очах Господа. К примеру, жалуются священнику на сына-наркомана: все испробовали, даже Мессу заказывали – ничего не помогает! А тот спрашивает: а добавляли ли к этой интенции пост? Нет? Напрасно: это очень действенно. Попробуйте! Много благодати получают люди через пост, – считала она сама.
* * *
С ее легкой руки я летом поехала в Меджугорье на духовные упражнения, связанные с постом и молитвой. Именно Станислава пристроила меня в московскую группу и даже уговорила их взять сибирячку бесплатно.
Так что если бы не Стася, наверное, жизнь бы моя сложилась бы иначе, ведь после Меджугорья по-старому жить уже нельзя.
Сама Стася в Меджугорье отправлялась при любой возможности и возвращалась оттуда почти святой.
Как-то раз она добиралась до Меджугорья на попутках.
- Это был бег с препятствиями... Началось с того, что меня высадили из автобуса с польскими паломниками, по причине того, что у меня не было какой-то страховки! Они хором мне пытались объяснить, что у меня проблемы. А я не понимала, о чем они: какая может быть страховка, когда мы к Деве Марии едем! Это у них проблемы!
Потом в промежуточном городе не оказалось дома того священника, который обещал Стасе помочь с ночлегом: тот уехал из города, не предупредив ее.
- От нечего делать я пошла в ближайший храм, помолилась, прилегла и заснула. Тихо, прохладно. Выспалась, как следует, попила святой воды, причастилась на Мессе и говорю: Благодарю Тебя, Господи! Ты меня приютил, накормил, напоил! На людей надежды нет, но знаю, Ты меня никогда не оставишь! И, счастливая, я поехала к Маме, - Стася по-меджугорски называла Богородицу Мамой.
- Меня один раз избили и ограбили на улице, - рассказала Стася. – А я только что вернулась из Меджугорья, и поэтому так всех любила! Я сказала тому парню: Бог тебя любит! Тогда он плюнул мне в лицо, и я поняла, что это через него сам дьявол мстит мне за Меджугорье. И вместо обиды у меня в душе была такая радость!
* * *
От нашей студии Станислава съездила с оператором в несколько съемочных экспедиций – в Челябинск, на Сахалин.
Съемки, которые они привезли, были беспорядочные и длинные, но момент истины в них, несомненно, присутствовал.
А еще в этом фильме было очень много статуй Богородицы – то в одном приходе, то в другом, в третьем.
С отцом Ярославом, тоже большим фанатом Меджугорья, они на машине завезли и установили статую Пресвятой Девы Марии на самой высокой горе перед Южно-Сахалинском и долго снимали ее на фоне зеленых гор и голубого неба.
- Станиславе дай волю – она поставит камеру перед статуей Богоматери и будет снимать ее двадцать четыре часа в сутки, – иронизировал брат Дамиан.
Но классный знаковый кадр – Богородица на Сахалине – удался...
* * *
Мы с ней очень любили друг друга, но нам не стоило говорить ни о каких творческих делах, чтобы не ссориться: у нас были совершенно разные вкусы и разная школа. Меня обучали Войцех и Дамиан, и делали это по-западному жестко и бескомпромиссно. Для Станиславы эта система была неприемлема. У нее был свой, щадящий подход к режиссуре и к преподаванию.
- Вот бы основать учебную видеостудию при «Кане», – мечтала она.
- Здорово! И я бы у тебя поучилась, – сказала я, страдая от комплекса отсутствия профессионального киношного образования.
- Это мне у тебя учиться надо… - тихо сказала Стася после паузы.
В любом случае "Кана" была рада Стасе, но та не хотела жить в Сибири.
- Я должна быть в Москве, потому что дочке там ближе до меня – она же учится за границей, - объясняла она.
- Нам в Москве тоже нужны сотрудники, - говорил брат Дамиан. – Будешь там снимать для нас.
Стася была не против, но когда она назвала сумму, которую она хотела бы получать, мы все приуныли...
- Но мне нужны деньги, ведь у меня дочь учится за границей, – убеждала она Дамиана. – И потом – в Москве все так дорого.
- Стася, но все мы здесь получаем совсем мало, – возражали мы.
- Ну и зачем тогда работаете за гроши? – пожимала плечами Стася.
- Студия бедная, спонсоры платят мало!
- Это не ваши проблемы. Нужно уважать себя и свой труд. А он стоит дорого!
Станислава была, конечно, права, но студия «Кана» с самого основания своего держалась на энтузиазме, близком к чуду, а не на средствах, которых никогда и не было. Приличных денег нам платить просто не могли.
* * *
Стася уехала в Москву.
Поначалу мы честно пытались сотрудничать – Дамиан пристроил ее в коммерческую религиозную студию, и Станислвав попутно снимала для «Каны» сюжеты. Однако каждый из них преследовал какой-то злой рок.
Например, вот она сообщает нам, что нужно встретить поезд, проводник которого из такого-то вагона передаст нам сверток с кассетой.
Но ее информация опаздывает на сутки, и кассета уезжает... во Владивосток! Мы наводим справки, когда поезд пойдет обратно, вылавливаем его, но оказывается, что тот проводник уже в отпуске.
Кассета таки попадает в «Кану» по возвращении того парня из отпуска, но вместо начала лета – осенью. Увы, новость к тому времени уже перестала быть "новостью".
Иногда кассеты приходили вовремя, но на них либо не был записан звук, либо шли дропы через каждые пять секунд.
К тому же парадокс состоял в том, что хотя денег Дамиан платил Станиславе больше, чем сибирякам, по московским меркам это все равно были гроши. Сотрудничество не было выгодно ни нам, ни ей.
Станислава жаловалась на отсутствие "базы", элементарного стола с телефоном и интернетом. Дамиан было договорился с редактором московской католической газеты, что Станислава сможет пользоваться иногда ресурсами газеты, а также оставлять штатив от камеры за шкафом в редакционной комнате.
Однако через пару месяцев редактор отказался принимать Станиславу на том основании, что она устраивает на рабочем месте бардак и приводит в редакцию каких-то знакомых из провинции, переночевать на диванчике...
Так или иначе, но наше сотрудничество было обречено.
А мне всегда хотелось снять сюжет о самой Станиславе, святой и бестолковой. До сих пор жалею, что не довелось этого сделать.
Новосибирск 2008
Станислава была самым первым профессионалом, которого официально пригласили работать в только что открывшуюся киностудию «Кана».
Сотрудница московской католической газеты, выпускница ВГИКа, лауреат международного фестиваля религиозных фильмов в Польше, католичка со стажем – казалось, этого даже много для крохотной сибирской католической киностудии.
Помню, как возбужденный отец Войцех бегом бежал встречать Стасю на вокзал.
А через полтора месяца самолично купил ей обратный билет за свои деньги и насильно посадил в поезд. Не сработались. И студия «Кана» началась без нее.
Но для меня Стася все равно осталась одним из самых интересных и замечательных людей, которых я встретила в своей жизни.
* * *
Она была веселая, голубоглазая, с рыжей копной распущенных волос и звучным голосом. На поясе поверх юбки она носила белый веревочный пояс с тремя узлами – в знак того, что она вступила в третий орден францисканцев? орден мирян. Она вообще любила куда-нибудь вступать.
А еще обожала общаться, болтать. Это первое, что не понравилось Войцеху.
Второе – она постоянно сеяла бардак вокруг себя. Это касалось и фильма, который они с Войцехом сняли в немецком поселке на Алтае, и который она теперь со скрипом пыталась смонтировать на компьютере.
Войцех ждал от нее на съемках профессиональной режиссуры, а в монтаже четкой драматургии, и был весьма разочарован. Действия в фильме никакого не было, зато навалом религиозного пафоса, чего он как раз терпеть не мог. Он ужасно злился и не скрывал этого.
«А еще священник», - удивлялась я.
А Стася не понимала, чего это он так сердится.
В конце концов Макинтош не выдержал их несовместимости и выкинул почти весь готовый фильм из объективной реальности в небытие. Все нужно заново...
Войцех в одиночку доделал фильм, а любой религиозный китч отныне он пренебрежительно обзывал ее именем: «Это же Стася».
И все-таки в этом злополучном фильме лично я обнаружила поистине амечательные моменты.
Вот в женском монастыре лежит умирающая старуха, подброшенная туда, между прочим, дамой католического происхождения! Форменное безобразие, не так ли?
А Стася комментирует это так:
«Одна женщина подарила сестрам свою мать. Сестры ласково зовут ее «Бабушка». Недавно к Бабушке приходила Смерть, но та попросила ее уйти: «Вот вернется моя Ирочка, я попрощаюсь с ней, тогда и умру...»
Трогательно и наивно, правда? И очень светло, не смотря ни на что.
Примерно так она и мыслила.
* * *
Одно из удивительных качеств Станиславы – это веселый пофигизм.
- Я раньше работала фотографом, поэтому сейчас не боюсь снимать на камеру. Беру да снимаю!
- Это трудно?
- Я тебе скажу так, - Стася заговорщически понижает голос. - Есть одна главная кнопка – «вкл» и она же «выкл». А остальное – блеф!
Для нее все было просто. Стася не заморачивалась, так и снимала свои фильмы. И один из них даже получил гран-при на фестивале в Польше. Парадокс? Ничуть!
Это было в начале 90-х.
Россию все еще воспринимали как Империю зла. Как вдруг из России на международный фестиваль религиозного кино прислали фильм под названием «Бог есть любовь»!! Зрители аплодировали стоя.
- Кто тут из России? – искал в кулуарах один польский епископ.
- Мы, – сказала Стася.
- Сколько вас?
- Трое.
- Вот вам всем – по миллиону рублей!
Цифра «миллион» – это, конечно, парадокс инфляции. И все-таки это было много!
- Я подбегаю к Наталье из Новосибирска: «Привет, миллионерша!» Она заныла: «Да какая я тебе миллионерша!» А я ей – миллион в руки! Она чуть не упала! – с хохотом вспоминает Стася.
* * *
Через много лет мы со Стасей снова встретились в Сибири. На этот раз ее пригласил на работу в «Кану» и даже самолично привез из Москвы брат Дамиан.
К тому моменту отец Войцех уехал обратно в свою Польшу. Именно там все эти годы жила Стася с подрастающей дочерью, а теперь наоборот вернулась. Разминулись они с Войцехом.
...Все так же озорно сверкают голубые глаза. А в целом – причудливая смесь бомжихи с пани. Сказались многолетние скитания по свету, неустроенность, вечный поиск работы и жилья. При этом говорила с акцентом и с трудом припоминала русские слова.
Но едва Станислава зашла с рюкзаком в подвал «Каны», стало ясно, что у всех нас появилась мама.
В углу, где мы обычно вставали на молитву, у статуи Богородицы возник букет желтых цветов, простеньких, придорожных, но нарядных. На обеденном столе салфеточка, вырезанная из белой бумаги, и свечечка. Отныне мы обедали при свечах. Все обращались к Станиславе на «ты», несмотря на то, что она была здесь старше всех.
В три часа она выходила из студийного подвала в монастырский двор помолиться специальной молитвой «Венчик милосердия». По пути прихватывала с собой любого, кто попадется по дороге. Иной раз она предлагала компанию совсем неверующему человеку, и тот послушно шел за ней. Ее вера подкупала и убеждала кого угодно.Рядом с ней становилось мирно и спокойно.
- Приезжай ко мне вечером, помолимся по Розарию, – предлагала она.
И я с радостью соглашалась.
О, это было самое интересное общение, которое только можно придумать.
Стася научила меня особому Розарию: не просто механически повторять «Отче наш» и «Радуйся, Мария!», но и каждую тайну применять к своей ситуации, прибавляя свои слова. После этого я почувствовала Розарий своей личной молитвой.
- Только мне захотелось прибавить «Иисус, Которому мы поручаем наших детей», как это произнесла ты, – поделилась Стася после молитвы.
Мы во многом чувствовали и понимали друг друга. (Единственное, о чем нам не стоило говорить - о кино).
* * *
Ходим со Стасей по базару.
Она очень странно себя ведет: то щемится купить копеечные осенние овощи, то вдруг бросается на чищеные кедровые орешки, которые по цене не простые, а золотые!
- Я совсем не знаю русских денег, – оправдывается она.
На самом деле она просто непрактичная, как ребенок.
С Дамианом они познакомились давно, когда Стася еще жила в Нижнем Тагиле, заочно училась во ВГИКе на режиссера и вела кинокружок для подростков. Дамиан, тогда совсем юный монах-иезуит, приехал к ней из Польши – посмотреть на работу ее студии.
- Какой он хорошенький тогда был! – вспоминает Стася. - Все мои девчонки были к нему неравнодушны. Среди них – красавица Оля Шелест, - та самая, которая теперь телезвезда. Помню, все хором пошли его провожать на автобусную остановку. А Дамиан вдруг говорит: «Никак не запомню, как правильно: писАть или пИсать!» - и направляется в кусты. У всех моих застенчивых девочек сделались такие большие глаза, ха-ха!
* * *
Две девчонки садятся в попутку:
- Нам в село, на Мессу. Там ксендз, говорят, красивый!
- Так вы на Мессу или ксендза посмотреть? – спрашивает водитель.
- Ксендза посмотреть.
Водитель останавливает машину, открывает двери:
- Ну, посмотрели? А теперь – выходите!
Этот анекдотический случай нам рассказала Стася.
* * *
...Оказалось, в Польше она тоже вела молодежную студию.
- Вот целая кассета со студенческими фильмами – я сама смонтировала ее. Правда, тут в нескольких местах технический брак. Хочу на вашем Макинтоше исправить.
На Макинтоше свободного места никогда не было, проекты стояли в очереди.
- А я попрошу Дамиана, – Стася не отступала. – Вот сядь и посмотри: студенческие работы полезно смотреть – столько свежих идей.
Я из вежливости отсмотрела с ней целую кассету.
Польские молодые ребята под руководством Стаси инсценировали анекдоты, сами снимали «восьмеркой». Стася в очередной раз хохотала, глядя в монитор, а мне было скучновато. Тут рассказать-то анекдот - так, чтобы засмеялись, - и то непросто, а уж театр по телевизору - совсем занудно.
Я ничего не стала говорить. Все-таки полезное дело: пусть подростки лучше кино снимают, чем водку пьют по подворотням. Но - не шедевры.
Стася все поняла и расстроилась. И больше не просилась за Макинтош убирать дропы.
* * *
- Встретила приятеля в Москве, я, говорит, теперь писатель, - рассказывает Стася. - Хочешь, говорит, и тебя научу – книжку издашь! Берешь газету "Правда", смотришь на первую полосу – а там, например, про доярку, которая поставила рекорд по удою молока. Так ты возьми и опиши, как живет эта самая доярка в своем колхозе, как она ставит свой рекорд, как у нее с мужем. Пойдет на ура, говорит.
К Богу Стася обратилась задолго до того, как в стране официально разрешили религиозную свободу. Иначе, как чудом, это не назовешь.
У Стаси был мужчина, художник, талантливый и пьющий. Когда она забеременела от него, логичнее всего ей показалось сделать аборт. Но что-то останавливало ее.
Как к ней попала открытка со странной черной иконой, она не помнит.
- Эта женщина, лицо которой пересекал шрам, стала моей подругой. Эту иконку я постоянно носила с собой в сумочке, советовалась с ней, разговаривала с ней. Это она отговорила меня делать аборт. Я всю ночь проплакала над иконой, а потом решилась рожать. Зато сейчас у меня есть дочка-красавица, учится в Америке.
А когда в Польше после кинофестиваля нас привезли в Ченстохову, я вдруг увидела в Санктуарии то самое лицо со шрамом: оказалось, моего ребенка спасла Сама Ченстоховская Божья Матерь!
Несмотря на бурную молодость, после обращения Стася заделалась ужасной пуританкой.
- Я прекрасно знаю, как любого мужика сделать дураком, но не хочу.
Поэтому Станислава теперь влюбляется только в священников, совсем не влюбляться она не может. В последнее время она влюбляется в тех священников, которые влюблены в Пресвятую Деву Марию. Как и она.
Например, она обожала замечательного отца Славко из Меджугорья, огромного энтузиаста явлений Богородицы и организатора паломничеств, из России в том числе.
Рассказала со слезами на глазах, как чудесно и красиво он умер: на глазах у всех его забрала к Себе Пресвятая Дева Мария.
Произошло это так: Священник вел на Гору Явлений группу паломников. Когда они уже забрались на вершину, он сказал:
- Святая Мария, молись о нас в час смерти нашей... – и упал.
Во время явления Богородица просила не плакать, потому что отец Славко уже у Нее - рассказала Стася.
А еще Станислава постилась два раза в неделю на хлебе и воде.
Сначала мы удивлялись, глядя на голодную Стасю, которая не ест за обедом супа, пьет голый чай, но ничуть не расстраивается по этому поводу. Для многих пост – это самая бесполезная духовная традиция.
Но Стася рассказала о посте так, что многим захотелось применить ее опыт на практике.
- Пост – это очень ценная жертва в очах Господа. К примеру, жалуются священнику на сына-наркомана: все испробовали, даже Мессу заказывали – ничего не помогает! А тот спрашивает: а добавляли ли к этой интенции пост? Нет? Напрасно: это очень действенно. Попробуйте! Много благодати получают люди через пост, – считала она сама.
* * *
С ее легкой руки я летом поехала в Меджугорье на духовные упражнения, связанные с постом и молитвой. Именно Станислава пристроила меня в московскую группу и даже уговорила их взять сибирячку бесплатно.
Так что если бы не Стася, наверное, жизнь бы моя сложилась бы иначе, ведь после Меджугорья по-старому жить уже нельзя.
Сама Стася в Меджугорье отправлялась при любой возможности и возвращалась оттуда почти святой.
Как-то раз она добиралась до Меджугорья на попутках.
- Это был бег с препятствиями... Началось с того, что меня высадили из автобуса с польскими паломниками, по причине того, что у меня не было какой-то страховки! Они хором мне пытались объяснить, что у меня проблемы. А я не понимала, о чем они: какая может быть страховка, когда мы к Деве Марии едем! Это у них проблемы!
Потом в промежуточном городе не оказалось дома того священника, который обещал Стасе помочь с ночлегом: тот уехал из города, не предупредив ее.
- От нечего делать я пошла в ближайший храм, помолилась, прилегла и заснула. Тихо, прохладно. Выспалась, как следует, попила святой воды, причастилась на Мессе и говорю: Благодарю Тебя, Господи! Ты меня приютил, накормил, напоил! На людей надежды нет, но знаю, Ты меня никогда не оставишь! И, счастливая, я поехала к Маме, - Стася по-меджугорски называла Богородицу Мамой.
- Меня один раз избили и ограбили на улице, - рассказала Стася. – А я только что вернулась из Меджугорья, и поэтому так всех любила! Я сказала тому парню: Бог тебя любит! Тогда он плюнул мне в лицо, и я поняла, что это через него сам дьявол мстит мне за Меджугорье. И вместо обиды у меня в душе была такая радость!
* * *
От нашей студии Станислава съездила с оператором в несколько съемочных экспедиций – в Челябинск, на Сахалин.
Съемки, которые они привезли, были беспорядочные и длинные, но момент истины в них, несомненно, присутствовал.
А еще в этом фильме было очень много статуй Богородицы – то в одном приходе, то в другом, в третьем.
С отцом Ярославом, тоже большим фанатом Меджугорья, они на машине завезли и установили статую Пресвятой Девы Марии на самой высокой горе перед Южно-Сахалинском и долго снимали ее на фоне зеленых гор и голубого неба.
- Станиславе дай волю – она поставит камеру перед статуей Богоматери и будет снимать ее двадцать четыре часа в сутки, – иронизировал брат Дамиан.
Но классный знаковый кадр – Богородица на Сахалине – удался...
* * *
Мы с ней очень любили друг друга, но нам не стоило говорить ни о каких творческих делах, чтобы не ссориться: у нас были совершенно разные вкусы и разная школа. Меня обучали Войцех и Дамиан, и делали это по-западному жестко и бескомпромиссно. Для Станиславы эта система была неприемлема. У нее был свой, щадящий подход к режиссуре и к преподаванию.
- Вот бы основать учебную видеостудию при «Кане», – мечтала она.
- Здорово! И я бы у тебя поучилась, – сказала я, страдая от комплекса отсутствия профессионального киношного образования.
- Это мне у тебя учиться надо… - тихо сказала Стася после паузы.
В любом случае "Кана" была рада Стасе, но та не хотела жить в Сибири.
- Я должна быть в Москве, потому что дочке там ближе до меня – она же учится за границей, - объясняла она.
- Нам в Москве тоже нужны сотрудники, - говорил брат Дамиан. – Будешь там снимать для нас.
Стася была не против, но когда она назвала сумму, которую она хотела бы получать, мы все приуныли...
- Но мне нужны деньги, ведь у меня дочь учится за границей, – убеждала она Дамиана. – И потом – в Москве все так дорого.
- Стася, но все мы здесь получаем совсем мало, – возражали мы.
- Ну и зачем тогда работаете за гроши? – пожимала плечами Стася.
- Студия бедная, спонсоры платят мало!
- Это не ваши проблемы. Нужно уважать себя и свой труд. А он стоит дорого!
Станислава была, конечно, права, но студия «Кана» с самого основания своего держалась на энтузиазме, близком к чуду, а не на средствах, которых никогда и не было. Приличных денег нам платить просто не могли.
* * *
Стася уехала в Москву.
Поначалу мы честно пытались сотрудничать – Дамиан пристроил ее в коммерческую религиозную студию, и Станислвав попутно снимала для «Каны» сюжеты. Однако каждый из них преследовал какой-то злой рок.
Например, вот она сообщает нам, что нужно встретить поезд, проводник которого из такого-то вагона передаст нам сверток с кассетой.
Но ее информация опаздывает на сутки, и кассета уезжает... во Владивосток! Мы наводим справки, когда поезд пойдет обратно, вылавливаем его, но оказывается, что тот проводник уже в отпуске.
Кассета таки попадает в «Кану» по возвращении того парня из отпуска, но вместо начала лета – осенью. Увы, новость к тому времени уже перестала быть "новостью".
Иногда кассеты приходили вовремя, но на них либо не был записан звук, либо шли дропы через каждые пять секунд.
К тому же парадокс состоял в том, что хотя денег Дамиан платил Станиславе больше, чем сибирякам, по московским меркам это все равно были гроши. Сотрудничество не было выгодно ни нам, ни ей.
Станислава жаловалась на отсутствие "базы", элементарного стола с телефоном и интернетом. Дамиан было договорился с редактором московской католической газеты, что Станислава сможет пользоваться иногда ресурсами газеты, а также оставлять штатив от камеры за шкафом в редакционной комнате.
Однако через пару месяцев редактор отказался принимать Станиславу на том основании, что она устраивает на рабочем месте бардак и приводит в редакцию каких-то знакомых из провинции, переночевать на диванчике...
Так или иначе, но наше сотрудничество было обречено.
А мне всегда хотелось снять сюжет о самой Станиславе, святой и бестолковой. До сих пор жалею, что не довелось этого сделать.
Новосибирск 2008
суббота, 18 февраля 2012 г.
САМ СЕБЕ РЕЖИССЕР
Когда я его впервые увидела, он был послушником францисканцев. Носил коричневую сутану со средневековым капюшоном и белым веревочным поясом с узелками. Она так ему шла! В приходе его обожали – и взрослые, и старики, и дети.
В прошлой жизни Федя Козлов был профессиональным актером, поэтому в церкви ему доверяли ставить приходские спектакли на церковные праздники. Это был Театр с большой буквы, а не просто доморощенные сценки, как у монашек.
- Я принимаю в спектакль всех желающих, - обещал он. - Если у кого-то плохо получается, я упрощаю для него роль, но он у меня будет играть.
И действительно, беспризорники из приходской столовой, хамоватые подростки, выжившие из ума старушки, бомжеватые мужики, – весь этот сброд играл у него просто профессионально.
Помню, после Пасхальной Мессы мы с подругой остались на спектакль. Он был вроде как о религиозных преследованиях, что нас не очень порадовало. Начали смотреть без особого удовольствия.
Уже через пять минут мы забыли, что это всего лишь приходская постановка. Избитая тема преследования была раскрыта правдиво и естественно.
Один подросток исполнял роль кэгэбэшника. Застенчивый и безалаберный по жизни, вдруг сыграл сильно и уверенно. Характер палача был вылеплен точно, без единого фальшивого слова и жеста. Так же скупо и верно прожили свои роли женщина и даже маленькая девочка, якобы арестованные за веру. Во всем чувствовался нешуточный профессионализм и великолепный вкус режиссера.
Мы вышли, потрясенные зрелищем. Браво, Федя!
* * *
В ТЮЗе, где Федя работал до монастыря, он играл Иван-Царевича в детской сказке. Правильные черты, лучистые светлые глаза делали лицо открытым и располагающим. Когда он улыбался, обнажалась его верхняя десна, и это выглядело очень мило, по-детски. Высокий, полный, круглолицый, - в общем, Иван-Царевич как он есть!
Но присутствовала в его внешности некая неправильность: на лице не росла борода, а голос оставался юношеским, и тембр этот с годами не менялся. Невероятное обаяние личности, только совсем не мужское. Вечный юноша.
Дети были от него без ума.
- Господа, мы так не договаривались, – мягко корил их Федор, сидя на корточках возле церковной двери. – Я раздал вам роли, а вы не пришли на репетицию!
- Федя, Федя! – уговаривали его мелкие девчонки и пацаны, обняв со всех сторон.
- Нет, господа, так не пойдет, – изо всех сил сопротивлялся Федор.
- Ну Федя!
- Ладно, господа, в последний раз прощаю. Живо на репетицию!
И счастливые «господа» неслись в подвал, где было сооружено подобие сцены.
* * *
Смотреть репетицию было даже интереснее, чем сам спектакль. Федя играл сразу все роли, репетируя с каждым персонажем по очереди, находя ключик к каждому образу и в нескольких словах доступно передавая его суть. Иудой был парнишка, который постоянно глупо улыбался.
- Дима, ты когда-нибудь видел дистрибьютера? «Купите эту куклу за тысячу рублей, и в придачу получите свисток бесплатно», - импровизировал Федя, преображаясь в наглого бессовестного торговца. – Пусть твой Иуда будет таким же! – и, заглядывая в лицо Иисусу, Федя от имени Иуды алчно приставал:
- Учитель, зачем ты исцеляешь этих нищих? Что с них взять! В соседнем селе заболел богатый человек, пойдем к нему – он заплатит нам хорошие деньги за свое исцеление! - и улыбчивому пареньку: - Теперь сам.
Парень на глазах преображался в хитрого прохиндея.
- Прокаженные и больные, пошли! – Федя дал отмашку, и из тьмы зала на сцену медленно и скорбно выдвинулись «господа» во главе с бабой Катей. На шее у нее звенел колокольчик, как у исторической прокаженной. Феде не понравился колокольчик.
- Стоп, стоп, стоп! Больше похоже на козу... Колокольчик надо снять.
Следующий дубль попробовали без колокольчика.
Федя самолично сыграл Апостола Петра. Ну как тут и был!
«Эх, нам бы такого Апостола да на киностудию», - мечтала я.
Но Федора отправили в новициат в Казахстан, затем отослали в Польшу.
* * *
Прошло несколько лет. Приехал на Пасху в Новосибирск из Польши, Федор тут же приступил к постановке Крестного пути. Это такие игровые костюмированные шествия на Страстную Пятницу, весьма распространенные в Польше.
- Народ там все принимает за чистую монету, представляете. Иуду могут запросто побить после представления, - рассказывал нам Федя. - А за Иисусом бабушки собирают землю, по которой он ступал, чтобы потом посадить в нее цветы, и иногда дерутся из-за таких "следов"!
- Ха-ха! Да что ты!
- Федя, мы поснимаем репетицию и сам спектакль, хорошо? - напросились мы от киностудии.
Во время уличных репетиций окрестные пацаны залезли было на церковную ограду поглазеть, как Федя их тут же завербовал в спектакль. Те у него быстро вошли в роли солдат, котоые якобы сопровождали Иисуса на казнь.
Иуду на этот раз у Феди играл аж мусульманин, беженец из Узбекистана.
Симоном Киринеянином, который помогал Иисусу нести крест, стал пожилой бомж из приюта Сестер Матери Терезы. Он же изготовил плащаницу. Сначала написал лик Иисуса черным углем на белой простыне, передумал и нарисовал красной тушью, будто кровью. Но первый вариант получился удачнее.
Вечером в подвале Федя показал нам "терновый венец", который сестра Мария сплела из боярышника. Вышло очень всамделишно: изогнутые ветки с огромными шипами. С внутренней стороны венец проклеен тонкой поролоновой губкой.
- Перед спектаклем мы пропитаем ее красной краской, и у Иисуса на лбу выступят капли крови, – Федя предусмотрел все детали.
Он знал, кого просить помочь. Брат Джованни, талантливый художник, наделал ему классные шлемы для римских солдат и оклеил их золотой бумагой.
- Вот видите – печать легионеров, – показал Федя. Затем подкинул холщевый мешочек, затянутый веревкой:
- Деньги для Иуды!
В мешке зазвенело. И все-то у него было настоящим!
Прихожане, между которыми он распределил все четырнадцать стояний, сами подготовили свои тексты и наполнили их собственными переживаниями. Одна девушка даже написала стихи.
На спектакль Федя привел профессионального трубача. Возглас трубы в церковном дворе ознаменовал начало действа.
Никогда не видела более эмоционального и трогательного Крестного пути.
- Федя, давай запишем с тобой синхрон, - подошла я после репетиции. - Ответишь нам на несколько вопросов.
Как хорошо работать с профессиональным актером – не ломается, не пугается камеры.
- Федор, что для тебя лично означает Крестный путь Иисуса?
- В каждом стоянии мне лично есть о чем поразмыслить, в каждом есть какой-то призыв и для меня…
- Федя, какие роли ты любил играть в бытность свою актером?
- Почему-то отрицательные играть интереснее. А положительные – что… Иван – он и есть Иван! Вышел – и все… Играть нечего.
- А все-таки почему ты решил стать священником?
- Бывают попы, а бывают батюшки. Я бы хотел стать для людей батюшкой! – и так замечательно улыбнулся...
* * *
- Да, ну и дела! – сказал брат Дамиан, директор нашей киностудии, положив телефонную трубку. – Иисус ушел из церкви, а Иуда крестился…
- Чего-о? - я подумала, что Пан директор сошел с ума.
- Только что разговаривал с Федей, он рассказал мне последние новости. Актер, который играл на Пасху Иисуса, больше не ходит в церковь, зато узбекский Иуда крестился в нашем храме на улице Мира!
- Вон оно что! Так ты еще не все знаешь: маленькая девочка, которая когда-то блестяще дебютировала в пьесе про преследования, подросла и стала проституткой...
Во как. Но даже это еще не все: не успела я приступить к монтажу Крестного пути, как стало известно, что Федора выгнали из монастыря францисканцев.
* * *
Говорят, он уехал обратно в свой Павлодар. Говорят, с месяц пил. Когда снова объявился в Новосибирске, я начала теребить директора:
- Возьми Федора на работу! Он такой талантливый.
Пока Дамиан раздумывал, Федя уже нашел себе работу: в благотворительной организации требовался сотрудник для работы с бомжами. Федя снова работал с беспризорными, только это уже был не театр.
Забегая к нам в гости на киностудию, он развлекал нас байками из жизни бездомных.
- Приходил ко мне один. Обманывал цыган. Это была его статья дохода.
- Как?!
- А вот как: якобы хотел купить куртку. Цыганка отгоняла его, а он ей: я могу и деньги показать. Сколько стоит? Три тысячи? А у меня – вот, целых пять! Показывал ей, потом клал деньги в карман. Цыганка разрешала померить. Давай, говорит, пальтишко подержу! А ему того и надо было! Отдавал ей пальтишко и надевал куртку. Цыганка, конечно, удирала с этим пальтишком. Только денег там никаких не было: в кармане была дырка, сквозь которую он совал деньги себе в штаны!
Интересно, что цыгане сами его поймали и привели в милицию. Но он сказал, что посадили не его, а цыган, ведь это они у него своровали пальто!
- А чего же он к тебе ходит за бутербродами со шпротным паштетом, если у него такие деньги?
- Во-первых, это «кукла»: настоящих там только две тысячи – первая и последняя. Во-вторых, он говорит, что эти деньги он никогда не проест: они же для «работы».
Федя с жаром взялся за новое дело. Не брезговал самым грязным пьяницей. Вызволял у врачей ребенка уличной девчонки, которого, по его словам, хотели «продать на органы». (Правда, после вызволения мамаша все равно бросила сына). У каких-то бизнесменов выпросил целый грузовик неликвидной обуви - для сиротского приюта.
А потом женился.
Она была замдиректора благотворительной организации. Высокая породистая блондинка, истинная арийка со строгим выражением лица. Странная получилась пара: Иван-Царевич и Замдиректора.
Они поселились в ее наследном немецком домике в частном секторе, завели трех кошек, прикормили собачку, посадили огородик. Ходили по воскресеньям в церковь на улице Мира.
В Рождественском спектакле про ангелов Замдиректора играла роль Сатаны.
Она вываливалась из-за занавески со страшным криком, и это было весьма эффектно: в первый раз вся съемочная группа на репетиции, как один, испытала настоящий шок. Сверху пнула ногой в черном чулке Бесенка ( им была маленькая кудрявая Света) в затылок и заорала:
- Пошел вон! Чтоб исполнил мое приказание, не то я тебя!..
Вроде как ярость ей полагалась по роли.
- Очень хорошо, эти командные нотки надо сохранить, - Федора все устраивало.
Он вообще предпочитал отрицательные роли.
* * *
Я все чаще находила Федора непривычно грустным. Во-первых, он устал от бомжей. Неблагодарная это работа. Сколько не корми их бутербродиками, они все равно на тебя волком смотрят, а отвернешься, побьют, - и такое случилось.
Во-вторых, не сбылись надежды Федора на повышение в должности.
- Я же мужик, для меня карьера имеет большое значение. У нас как раз Эльвира уезжает в Германию, освобождается место, надеюсь, возьмут меня, – поделился он со мной.
Взяли другого. Федя решил уйти.
- А ты иди к нам. Ты же артист! – уговаривала я.
- Сколько у вас платят? – трезво осведомлялся он.
Это был больной вопрос: у нас платили мало.
Видимо, у Федора не было пока на примете других вариантов, и он согласился. Без особого энтузиазма.
Так и работал без особого энтузиазма.
Казалось бы, вся киностудия к твоим услугам - самовыражайся, сколько хочешь. Осваивай новое интересное дело – снимай фильмы, режиссируй передачи, пиши сценарии. Удивительно, но его искрометная фантазия, которая таким щедрым потоком изливалась из него в приходских спектаклях, – совершенно бескорыстно, между прочим! – на киностудии бесследно пропала.
Он в основном сидел в интернете и куда-то звонил по телефону.
И только за тарелкой супа он выдавал байку за байкой, и обеденное шоу частенько выходило за пределы перерыва.
Как вдруг Федя неожиданно уволился.
Оказалось, все это время он искал себе работу. Нашел – продвигать майонез «Лука». То ли дистрибьютер, то ли мерчендайзер, что-то в этом роде. Ему пообещали на одну тысячу рублей больше, чем у нас. Не Бог весть, зато рядом с домом.
* * *
Отряд, как говорится, не заметил потери бойца. Заменить Федора оказалось подозрительно легко - потому что он, как выяснилось, ничего не делал.
Я немного обиделась на него. Назло ему не смеялась над еврейскими анекдотами, которые он пытался мне рассказать, когда забегал в «Кану».
Иногда он приносил майонез в подарок.
- Раз наш Федя раскручивает майонез «Лука», давайте его поддержим: будем покупать этот продукт, – предложил кто-то из сотрудников.
- Федю сложно поддерживать: это самый невкусный майонез из всех, его делают без яиц, – сказал Стас, который обычно готовил обед.
* * *
А у нас за это время сменилось несколько директоров. Наконец, «Кану» возглавил один американский иезуит. Просматривая продукцию, он наткнулся на Крестный путь.
- О, я хочу поговорить с этим парнем! Может, он вернется к нам?
- Я тебя помню, - сказал он Федору за чаем, когда тот зашел в гости в «Кану». – Ты давал свидетельство на встрече священников. Искал корову, а нашел Бога!
- Какая корова? – заинтересовалась я.
- Да я в деревне пастухом работал, и у меня пропала корова. Я ходил, звал, у всех спрашивал. Встретил человека, спросил про корову, он оказался католическим священником. Пригласил меня в гости, и я стал ходить в церковь. Потом поступил в монастырь.
- А корова? Нашел?
- Нет...
- Главное, что он нашел Бога, – поучительно сказал священник. – Бог важнее коровы.
- Федя, - спросила я наедине. – А все-таки почему ты покинул монастырь?
- А, интриги, настоятель сволочь, все подлизывались, а я не стал. Отправили меня на каникулы, а потом сообщили, чтобы я больше не приезжал…
...Так состоялось второе пришествие Федора в «Кану».
Мне показалось, что на сей раз он с куда большим желанием принялся работать. Охотно учился у меня монтажу, разрабатывал передачу для детей.
Нам срочно требовался редактор телевизионного эфира. Пока некому было, эту работу по совместительству выполняла я. Но директор хотел меня разгрузить.
Беда в том, что он уже наобещал эту должность одной даме с радио, женщине скользкой и ленивой, а потом пригласил Федю.
Пара месяцев у претендентов ушла на борьбу за место под солнцем. Федя победил - дама покинула студию. Федор стал редактором эфира.
Казалось бы, работай – не хочу...
Но случилось вот что: эфир закрыли. Редактор эфира автоматически перестал быть редактором.
* * *
После театрального института первой серьезной ролью Федора в театре явилась роль Луки в пьесе Горького «На дне».
- Ее вообще-то играл один из ведущих актеров театра. Я ходил на все репетиции, чтобы смотреть на его игру. Но у актера была одна слабость - поддавал. Перед премьерой накануне у него случился запой. Режиссер был в панике – кем заменить? И тут я вышел и сказал, что знаю эту роль. И с успехом сыграл в премьере! - это была одна из Фединых историй, рассказанных за обедом.
Мне показалось тогда, что он чего-то не договаривает…
И вообще, некоторые вещи, которые он устраивал, выглядели сомнительно с христианской точки зрения.
Например, за очередным обедом вдруг он «под секретом» поведал нам о том, что один священник живет с поварихой, содержит ее на приходские деньги и даже собирается купить шикарную машину.
- Это так и есть! А иначе на какие бы деньги ее мать вставила пластиковые окна? – доказывал Федор.
Он негодовал, рвался сделать передачу о том, как жируют католические священники в России.
(Кажется, именно этот священник дал отвод Феде, когда из польского монастыря затребовали характеристику. Подозрительное совпадение...)
* * *
На Пасху Федя снова ставил в приходе Крестный путь.
Какое же разительное отличие от того, первого спектакля: небо и земля! Напыщенные тексты, пафосные лица, основной чтец-декламатор – Замдиректора.
Я не узнавала Федю. Он больше не выглядел лучезарным талантливым юношей. Он заматерел и превратился в циничного жлоба. Взгляд стал жестким, завистливым. Но ведь было же...
...Дальше - больше. Хоть не вспоминай.
Поскольку руководящих мест не осталось, кроме должности редактора Католического видеожурнала, которую занимала я, весь свой богатый опыт театральной интриги Федор обрушил на меня.
То, что он устроил мне, тоже можно считать спектаклем. Режиссура оказалась на высоте. Сотрудники как-то сразу стали послушными марионетками в его полных руках.
...Я слишком долго ничего не замечала. Когда у меня пропало письмо из стола, я меньше всего подумала на Федора. Я даже пожаловалась ему, и он очень правдоподобно посочувствовал.
Дело в том, что наш отец Ярослав попросил меня, как исполнительного директора, изложить письменно и прислать по электронной почте свои соображения о состоянии дел в студии. Я написала все, что думала: про бесконтрольность, про безответственность, про злоупотребления, которые царят в студии из-за его попустительства, и один напечатанный экземпляр на всякий случай оставила себе.
Содержание украденного письма было предано огласке, а я подвергнута всеобщему осуждению.
«И никому не пришло в голову, что ворованное письмо вообще не подлежит обсуждению», - удивлялась я про себя.
И все-таки кто же его украл?
Ответ мне приснился ночью: Федя.
Проснулась – и прозрела.
А Федя ставил в «Кане» все новые и новые сцены, провоцировал острые ситуации, за кулисами настраивал людей. Одному шепнул, что якобы я получаю слишком много денег. Другому – что "у нее дом двухэтажный". Третьему – что "у нее дочка по кабакам поет". У каждого есть свои чувствительные места, - этот парень слишком хорошо чувствовал людей. Он придумал многоходовую игру, и каждому определил в ней свою роль. Развязка была лишь делом времени.
К лету отец Ярослав, не в силах разрешить противоречия, подал в отставку. Епископ созвал общее собрание студии. Феде того и надо было.
...Интересно, что на собрании в курии Федя почти ничего не говорил, ведь обычно в своих пьесах он не играл. Играли другие, и неплохо играли. Брали слово по сценарной последовательности, не перебивая друг друга. Каждое выступление стояло на своем драматургическом месте, а в кульминации даже мне самой хотелось аплодировать. Я была обречена.
Правда, меня на этот раз не выгнали. Поменяли директора - безвольного на истеричного. Ну, такого-то обработать для Феди было делом техники. Он сделал это.
* * *
Через полгода этот директор сам публично признается, что ошибся – для пользы дела лучше было бы уволить всех остальных. Но студию «Кана» к тому времени уже прикроют.
Новосибирск 2009
БИСЕРНЫЕ БУСЫ
Совпадение имен и названия - дело чисто случайное, если что:) Да и насчет вымысла - имею право:)
Это история создания одного фильма. Он так и назывался – «Бисерные бусы». Я думала, я в нем режиссер, а я в нем - главный герой, - уж не знаю, то ли положительный, то ли отрицательный.
А потом меня уволили - по якобы моему собственному желанию. В общем, как ни болел, а умер.
Но до этого я ни сном ни духом не ведала, во что ввязываюсь.
***
С Ниной и ее дочкой Лерой я познакомилась на встрече общины Ал-Анон при католическом приходе. Там я впервые услышала о модной методике двенадцати шагов по преодолению зависимоcти и созависимости.
На ознакомительную встречу в приходе я попала совсем случайно.
«Разузнать бы все для Люськи - пригодится, если решит покончить с запоями», - пришло мне в голову.
Набралось с десяток несчастных женщин – вдовы и одиночки, матери наркоманов и инвалидов, жены и взрослые дочери алкоголиков. На каждом лице одинаковый усталый взгляд, в котором застыло чувство вины и страх. В общем, «извините, что живу!»
«Где-то я недавно видела такой взгляд», - подумала я и вспомнила – в зеркале. Абсолютно такой же беспокойный взгляд. Хотя у меня в семье нет ни наркоманов, ни алкоголиков. Ну, отец пьет, но он пьет далеко – в Израиле.
- У тебя папа живет на Святой Земле? – обычно восхищаются священники.
- Да, он там пьет, – отвечаю я. Чем Святая Земля хуже других мест? И пусть лучше пьет там, чем поблизости.
- А у тебя какие проблемы? – спрашивают женщины. Они сами охотно делятся своими. Было б с кем поговорить.
- У меня зависимость от работы, - говорю я.
Они с удивлением смотрят на меня и не понимают.
- А где ты работаешь?
- В католической киностудии…
- А ты замужем?
- Да…
- Муж пьет?
- Нет…
- А дети есть?
- Взрослая дочка.
- У ней все нормально?
- Да, она джазовая певица.
Бабы с ненавистью смотрят на меня. Думают, я с жиру сбесилась. А на самом деле я чуть с ума не сошла…
***
На студии «Кана» я работаю больше десяти лет, можно сказать, «стояла у истоков». Начинали мы с крутыми польскими профессионалами, которые меня с нуля обучили телевизионному делу и, между прочим, очень ценили.
Начало были воодушевляющее - куча прекрасных фильмов, клипов и передач, да еще при ничтожно малых финансовых затратах. «На Святом Духе!» - сказали бы христиане.
А потом все изменилось в худшую сторону. Вместо уехавших польских телевизионщиков пришли с улицы случайные люди с обычным желанием заработать. Что касается денежных вложений – тех стало еще меньше. А самое плохое – наступил дефицит «Святого Духа».
При таких исходных данных снять что-то стоящее про Бога – это или чудо, или фокус. Тем не менее на фоне интриг, скандалов и отсутствия денег еженедельно выходили в эфир и распространялись по российским приходам вполне приличные фильмы и передачи.
Но чем дальше, тем труднее было поддерживать работу в «Кане». Вышло так, что из всей «старой гвардии» осталась я одна и, грубо говоря, стала здорово мешать остальным. Оператор хотел получить доступ к аппаратуре и тайком делать на ней рекламу; журналист – подучиться кое-каким премудростям и свалить на «большое» телевидение, компьютерщик – просто обустроить свою задницу и в рабочее время делать левую продукцию, водитель - таксовать в рабочее время на наших стареньких жигулях. А я, как исполнительный директор, мучительно старалась сдвинуть с места всю эту неповоротливую махину...
Как правило, возглавляли студию иностранные священники, люди настолько же наивные, насколько некомпетентные. Их акцент срабатывал не на пользу дела: он порождал у пришедших со стороны непомерные претензии на завышенную оплату в валюте, а наивность провоцировала желание облапошить «дурака-иностранца».
Однако эти священники, то и дело сменяющие один другого, прислушивались к моему мнению, все-таки я старожил студии. Понятно, что остальные пытались удалить меня с игрового поля, не гнушаясь ни интригами, ни клеветой, ни провокациями.
Я ездила в командировки, монтировала фильмы, придумывала передачи. Но я была почти в одиночестве, билась, как в липкой паутине, и немудрено, что в конце концов заболела. Душевно и физически. На меня страшно стало смотреть. Затравленное выражение лица, неухоженная внешность, усталая походка.
Но когда на встречах Ал-Анона я слушала, о чем рассказывают женщины, мне начинало казаться, что мои проблемы на работе – это ерунда по сравнению с их бедами. Непреходящий страх, безденежье, побои, ненависть, одиночество, зависимость от домашнего монстра – или наркомана, или алкоголика – вот из чего состоит жизнь многих из них. Они не жили своей жизнью – они выживали, при этом чувствовали себя виноватыми за свою судьбу.
* * *
Сначала группа сдружилась. Мы не только шли по программе психического выздоровления, но и морально поддерживали друг друга.
Каждое воскресное занятие начиналось с теории. По специальным книжкам мы продвигались «шаг» за «шагом», обсуждали тезисы с позиции своей жизни.
- Мы должны принять свое бессилие перед проблемой, обратиться к Высшей Силе за помощью, а потом учиться прощать, любить и жить собственной жизнью – в этом и состоит спасение, - учила Лида, самая продвинутая в этом деле. Так просто и так сложно…
А женщинам хотелось просто поговорить, посоветоваться. Но модератор пресекала все попытки отклониться от темы.
- Поговорим во время чаепития, - прерывала Лида.
Я заметила, как от недели к неделе люди менялись. Кто молчал, тот разговорился. Кто плакал, заулыбался. Кто держался на «вы», перешел на «ты». Кто одевался кое-как, начал наряжаться и подкрашиваться. Кто-то нашел работу. Другая построила домашнего монстра. Мы открывались друг перед другом, жалели и даже любили. Вернее, учились любить и принимать такими, какими есть. А какие мы есть?
То одна, то другая устраивали беспричинные истерики.
- Я попросила у вас совета, а вы мне морочите голову! Что значит «я сама должна принять решение»?! – кричала одна. – Я к вам больше не приду! - И не пришла.
- У меня своих проблем хватает, а меня здесь нагружают еще и чужими! – возмущалась другая. – Мне с вами некомфортно, я к вам больше не приду! – но пришла. Через месяц.
Лидер группы, сама вдова алкоголика и мать наркомана, спокойно реагировала на поведение такого рода.
- Пусть к нам приходит только тот, кому это действительно помогает. Каждый способен выбрать свой путь. А мы с вами на этих примерах поучимся без осуждения признавать за каждым право выбора на посещение, на истерику, на оценку событий.
* * *
Среди этих женщин Нина выделялась спокойствием, выдержкой и серьезным отношением. Она аккуратно посещала все занятия и готовилась к ним. Меня поразило, что она составляла дома конспекты!
Черноглазая, коротко стриженая, худенькая, всегда в джинсах, она казалась не мамой, а старшей сестрой своей двадцатипятилетней дочки. Ее Лера была красавицей с иконописным личиком. Но, к сожалению, она была больна эпилепсией...
У Леры не было друзей, несмотря на огромные серые глаза и длинные темные волосы. В приходской молодежной группе избалованная девушка не ужилась. Ее капризы и агрессивные вспышки отталкивали даже наиболее самоотверженных католиков, готовых опекать больную.
Поэтому на встречи Ал-Анон ходили обе.
- Ей надо научиться жить со своей болезнью и с окружающими, - объясняла Нина.
Кроме того, эта группа давала одинокой девушке какой-никакой опыт общения.
- О, Лера пришла, – встречаю я ее у двери.
- Могу и уйти! – грубит в ответ.
Делаю вид, что ничего не произошло. Мать бросает на меня быстрый взгляд.
На следующем занятии Лера преувеличенно искренне и затянуто просит у меня прощение.
«Неизвестно, что лучше – ее агрессия или такое «покаяние», – подумала я. - Матери памятник надо поставить за ее терпение».
Выдержка – это у Нины профессиональное. Она всю жизнь проработала в милиции, пока не ушла на пенсию и посвятила жизнь дочери. Они живут тяжело, на ее милицейскую пенсию - от мужа-алкоголика мало толку.
- От того, что мы постоянно вместе, мы страшно раздражаем друг друга, - жалуется Нина. – У Леры бессознательный бунт против вынужденной зависимости от меня, и она капризничает и изводит меня! У нас с ней какая-то безвыходная ситуация: она не может работать, потому что с ней в любой момент может случиться приступ, а я не могу, потому что мне невозможно оставить Леру одну!
Нам всем ужасно жаль и Нину, и Леру. Но чем тут помочь?
- Лера на самом деле очень талантливая, она хорошо рисует, - рассказывает нам Нина. – А какие она плетет украшения из бисера!
Лера приносит свои изделия, чтобы нам показать, – бусы, колье. Голубые, белые, красные. В самом деле, очень красивые. Кое-кто ей заказывает сплести такие же к костюму. Лера с удовольствием соглашается.
- Она могла бы этим зарабатывать деньги, - предполагаю я, рассматривая тонкую работу.
- Но она не хочет брать деньги от членов общины, - говорит Нина.
Лере за труды дарят шоколадки и конфеты. Она и этому довольна.
- Жаль, что молодая девчонка сидит дома целыми днями, - раз посетовал кто-то за чаем.
- Может, она хочет рисовать? Я хожу в изостудию для взрослых, и там очень хороший преподаватель. Я могу ее привести туда, - предлагает Лиля, молодая девушка, моя коллега (она работает у нас в «Кане» дизайнером).
Через некоторое время Нина на занятии уже показывала нам первые рисунки Леры. Затейливый орнамент, выполненный желтым и фиолетовым цветами.
- Потрясающе! - мы хором порадовались за Леру.
У нее появился собственный круг общения, она стала реже к нам забегать на междусобойчик, зато ее настроение улучшилось. И Нина этому радовалась.
- Говорят, если вылечить эпилепсию, то кто же будет создавать шедевры живописи и писать стихи? – размышляла вслух Нина. - Это болезнь творческих людей! После приступов Нина рассказывает, что летала в других мира... Она сейчас работает над композицией на космическую тему...
"Еще чуть-чуть – и она станет гордиться Лериной болезнью", – подумала я.
- А давайте вместе молиться друг за друга, – предложила я. – Конечно, Высшая Сила – это хорошо, но ведь все мы католики. Не повредит просто после занятия вместе прочитать за нас «Отче наш»! – и всем понравилась эта идея.
Позже я не раз об этом пожалела: «А не с этого ли начались наши проблемы?»
* * *
Умные люди говорят, что не стоит смешивать общинные дела с дружбой.
Вот и мы слишком много узнали про личные дела друг друга, молились после занятий, созванивались среди недели, чтобы узнать, как друг у друга настроение. Наконец, пытались помочь друг другу и в житейских делах. Например, с работой.
- Уйду из института - больше не хочу преподавать немецкий, пойду на курсы парикмахеров! – объявила как-то Люда.
- А на что будешь жить?
- Не знаю!
Люда – скуластая голубоглазая блондинка. Она выглядела бы настоящей красавицей, если бы не кислое выражение лица и не истеричные нотки в голосе.
- Иди к нам на киностудию, - пригласила я. - Нам как раз нужна телеведущая в Католический видеожурнал. А с твоей внешностью ты вполне можешь стать нашим "лицом". Вот тебе и подработка!
Лена неожиданно быстро согласилась.
А потом согласилась и Нина. Как-то она пожаловалась на нехватку денег, и я подумала, что она могла бы заниматься нашим киноархивом. С ее аккуратностью, точностью и собранностью у нее должно получиться.
- Что ж, эта работа мне знакома, - одобрила Нина. – Я много лет проработала в статистике.
Кстати, Нина давно знала о моих проблемах на студии.
- Чем ты так расстроена? – спросила она меня как-то раз.
Я вкратце рассказала о том, как у меня из стола украли письмо к директору, в котором я по его просьбе изложила ситуацию на студии.
- Содержание стало общим достоянием, некоторые обиделись на меня. Но никому не пришло в голову, что это письмо в принципе не подлежит обсуждению – оно же чужое, – пожаловалась я. - И кто его спер?
- А ты проанализируй, кто из сотрудников метит на твое место, и ты поймешь, кто украл письмо, – спокойно сказала Нина.
«Вот что значит милиционер!» - восхитилась я.
Мне нравилась ее сдержанность, а еще какое-то материнское ко всем отношение. Мне захотелось, чтобы такой уравновешенный человек присутствовал на студии, и я пригласила ее работать у нас.
- Да, но что делать с Лерой? – сказала Нина. – Ведь я не могу ее дома оставить!
- А пусть приходит с тобой, - если что, мы ей тоже найдем дело, - успокоила я ее.
И Нина пришла к нам на работу. Вернее, Нина с Лерой.
* * *
В отличие от Нины, Лера немного знала компьютер. Она обучила мать печатать, работать в программе. Они вместе просматривали все фильмы с сюжетами и хронометрировали. Время от времени задавали мне вопросы. Вопросов пока возникало много, и я старалась проявлять терпение.
В целом я была довольна. На студии появились добросовестные работники.
- Спасибо тебе, - часто повторяла Нина. – Я так просила Бога об интересной работе!
- Я тоже так рада, что я теперь работаю, – говорила мне Лера. – У меня теперь есть начальник! Как у людей! Ты мой начальник!
Лера ходила за мной как хвостик. Меня это уже начало тяготить.
«Зато у нее все налаживается», - думала я.
А все это время на студии не прекращалась мышиная возня.
Оператор Алексей во всеуслышание отказался со мной работать из-за того злополучного письма – якобы обиделся на то, что я в нем выразила недоверие к нему. Федор заявил, что если Алексей уйдет, то он уйдет вместе с ним. Лиля неожиданно примкнула к ним, сказав, что она хочет развиваться, а от меня она уже получила все, что могла. Люда пожаловалась, что я "придираюсь к ней, потому что хочу выжить с работы"... И все они поставили ультиматум директору-американцу: или он убирает меня из студии, или они вместе уйдут, громко хлопнув дверью...
Самое смешное, что директор пошел у них на поводу со словами «А что делать! Придется уволить».
- Но вы же сами попросили меня написать это письмо!
- Да, но зачем ты так резко написала?
Я была в отчаянии.
"Доделать бы фильм, пока не уволили", - и я заперлась в монтажной.
...Ночью мне приснился ответ на вопрос, кто рылся в моем столе и украл письмо. Ну конечно, это Федор.
Актер по образованию, он обладал особенной силой убеждения. За ним шли без рассуждения, прав он или нет.
Я видела, как он ходит шушукаться и к Нине.
«Вербует», - подумала я.
Но я была уверена в ее порядочности. К тому же она так меня благодарила.
* * *
Этот сценарий я придумала еще тогда, когда впервые увидела Лерину картину. На большом листе – три фазы движения человеческой фигуры: коленопреклоненная и плачущая, затем выпрямляющаяся и, наконец, устремленная ввысь, крылатая. Называется «Ангел».
Не то чтобы картина мне понравилась. Просто я порадовалась за Леру. Во-первых, нарисовано профессионально, во-вторых, оптимистично - и слава Богу!
И я решила снять о ней фильм. Про ее болезнь, про то, как она научилась плести бусы из бисера, как поняла, что может своими руками создать что-то красивое. Про то, как она пришла в церковь, и как ее Бог ведет по жизни.
Про то, как она начала рисовать, как творчество помогает ей в исцелении.
И про Нину, как ей помогают люди и Бог справляться с болезнью любимой дочки.
- Вокруг нас много больных людей, и, может быть, этот фильм послужит им утешением и даст надежду, – сказала я, когда уговаривала их на съемки.
- Да, нам есть что сказать этим людям, - решает Нина. – Лера, ты согласна?
- А у меня получится?
- Конечно, - обещаю я. – Мы вместе сделаем интересный фильм.
* * *
А дальше все пошло как по маслу!
Оператор Алексей неожиданно согласился участвовать в проекте. Я уж было начала надеяться на то, что он покончил с ролью обиженного. В указанный день и час мы с ним приехали к Нине с Лерой.
- Снимем, как Лера плетет бусы из бисера, - даю я первое задание Алексею.
Марина с готовностью высыпает на стол разноцветные бусинки.
- А вот эти красные бусы я подарила маме!
- Нина, можешь их примерить? На тебе как раз красная кофточка!
И Нина по команде Алексея охотно и без стеснения крутится перед зеркалом. Очень мило!
Алексей снимает также всех четырех кошек, которые живут в этой квартире.
- Девчонки, девчонки, - кричит им Нина, раскладывая сухой корм по мискам, и кошки сбегаются со всех квартиры на кухню – серая, черная, персидская и полосатая. Очень забавно!
- В нашей квартире нельзя всуе произносить слово «девчонки», - объяснила Нина. – Кошки сразу сбегаются - думают, что их сейчас будут кормить!
Снимает на камеру Лерины картины. Вся стена в натюрмортах – грузинский, китайский и индийский. Над кухонным столом – белые хризантемы пастелью. Молодец!
- А где та картина с ангелом? – интересуюсь я.
- Она на выставке в институте, - говорит Нина.
- Это даже хорошо: мы туда заедем вместе и прямо там снимем. Мне она нужна.
Нина по моей просьбе показывает старые фотографии, где она молодая: большеглазая, кокетливая, стройная. На коленях - маленькая Лера. Эпилепсии у ребенка еще нет в помине.
«Какая красотка! - подумала я про Нину. – И ведь черты лица не сильно изменились, но почему-то уже совсем не выглядит красивой!»
- Ты знала, что была красавицей? – спросила я.
- Нет, - покачала она головой. - Если бы знала, может, жизнь бы по-другому сложилась.
- А в каком звании ты ушла на пенсию?
- В звании майора.
- Это высокое звание? – спрашиваю я.
- Довольно-таки высокое, - вступает в разговор Алексей и иронично смотрит на меня.
Света достает фотографию, где снята в милицейской форме. Лицо красивое, но уже строгое, безликое, без макияжа, волосы коротко стриженые, уши без сережек.
- А нам, во-первых, нельзя фотографироваться в украшениях. Во-вторых, когда я узнала, что Лера больна, я поняла, что все эти золотые побрякушки – это все не нужно. У меня внутри все перевернулось... И я все продала!
- А ты могла бы все это сказать еще раз на камеру?
Мы снимаем синхроны Леры и Нины. Я задаю вопросы таким образом, чтобы получить по рассказу от каждой.
«Удача, что Лера не отказывается говорить о своей болезни», - думаю про себя.
- Когда я узнала, что у меня эпилепсия, то почувствовала такую обиду: ну почему именно у меня? Чем я хуже других!
Она рассказывает, как стала ходить в церковь и как нашла там новых друзей. Как научилась плести бусы и решила сделать подарок маме. О своих непростых отношениях с матерью она тоже говорит очень откровенно и понятно:
- Я знаю, что без мамы я не проживу, я не могу даже выйти никуда без нее, одна, но эта ситуация меня напрягает, и я часто срываюсь, а потом чувствую себя виноватой.
Очень тепло рассказывает она про изостудию и про то, как поднимают ей дух успехи в живописи.
Нина тоже говорит очень искренне и открыто. Про работу в милиции, про моральную поддержку в церкви, про Лерину болезнь. Она даже плачет по ходу, правда, просит это вырезать.
Зато с большой охотой она рассказывает про Лерино рисование.
- В детстве Лера закончила художественную школу, но рисовать не полюбила. А когда она попала к Виктору Кузьмичу, она с таким увлечением вернулась к этому делу! Раньше она рисовала только черным карандашом. А этот художник научил ее видеть цвет.
Я очень довольна. Руки уже чешутся помонтировать, но нам надо еще доснять выставку. Договариваемся на следующей неделе.
* * *
Тем временем Лиля по моему заданию снимает Леру на камеру в изостудии .
Я в восторге! Мне понравился учитель – добрый синеглазый седой дядька, который умеет словами объяснить, как выбрать цвет, удалить или приблизить предмет. Мне понравилась и сама студия – крохотный кабинет, увешанный картинами, заваленный гипсовыми античными головами и фрагментами колонн, экзотическими вазами, муляжами фруктов и цветочными букетами. Классный такой творческий беспорядок! В каждом углу стоит по натюрморту. Один из них я даже узнала – грузинская постановка с гранатом и кинжалом, который я видела у Леры. Видимо, она ее уже дорисовала.
- Чистые цвета прут у тебя на первый план, - учит художник Леру на Лилиных съемках, - Если хочешь отдалить, или разбеливай, или добавь черненького, - и сам садится за Лерин мольберт и ее кисточкой правит вазу. И действительно фон отодвигается, а ваза на глазах приобретает объем. Просто волшебство!
«Тоже хочу рисовать», - внезапно осознаю я.
* * *
На следующей неделе Леру в очередной раз кладут в больницу. На выставку решаем ехать без нее, но с Ниной. А потом заедем в больницу к Лере: навестим ее и поснимаем прямо там!
Получилось даже лучше. Алексей снял Нину на выставке в студенческой библиотеке – под картиной «Ангел». А в больнице он подкараулил, когда Лера вышла к матери, и они обнялись. Весь персонал с удивлением следил за нашими действиями.
- Ты видела на выставке моего «Ангела», тебе понравилась картина? – спросила меня Лера.
- Да, конечно.
- Так вот, я подарю ее тебе. Пусть это будет твой ангел-хранитель, и пусть он тебя защищает!
- Спасибо, дорогая!
Я заметила, что в тот момент Нина очень странно посмотрела на Леру, но тогда не придала этому значения.
* * *
Директор выглядел очень виноватым. Он похвалил фильм и сказал, что оставляет меня на студии. Но мне этого мало.
- Отец Ярослав, это был последний раз, когда вы затеяли мое увольнение без всякой причины, а я в очередной раз вас простила. В следующий раз я уйду сама!
Бедный американец кивнул головой, он сегодня со всем согласен и обещает больше не вестись на провокации. Но победа ли это?
Сотрудники не скрывали своего разочарования. Они возлагали большие надежды на то, что меня выгонят. А тут мои акции даже подросли: директор опять без конца бегает ко мне советоваться по разным делам, и мы вместе просматриваем готовую продукцию.
А у Нины вдруг неожиданно для меня появилась манера говорить маленькие гадости:
- У тебя тени над глазами размазались. Сотри и никогда больше ими не мажься, – и голос у нее стал каким-то ехидным. - Они тебе не идут.
- Кто принес эти шоколадные конфеты? Ты? – она развернула бумажку, в которой была разломанная конфетка. – Ее, наверное, крысы на складе покусали!
- Возьми другую, – сказала я. Почему-то мне стало ужасно стыдно, будто я сама отъела пол-конфетки.
- Нет, я вообще не люблю шоколад, - и она с пренебрежением отодвигает мои конфеты.
Я показываю Нине свежеиспеченный фильм. Ее реакция меня ставит в тупик:.
- Тут у тебя музыка какая-то депрессивная – у Леры от такой начинаются приступы...
В нашей трапезной одна стена густо завешена иконами, другая голая.
- А с этой стороны пусто, - говорит как-то Лера после молитвы. – Натюрмортик бы какой повесить!
- Повесила бы лучше сюда своего «Ангела», – отвечает ей Нина и смотрит на меня с вызовом.
Почему-то без причины портятся и мои отношения с Лерой. Она больше не забегает ко мне в монтажерку и не улыбается мне. Наоборот, ходит мимо с гордо поднятой головой, не объясняя причин перемены.
А Нина ведет себя еще более непонятно. Под предлогом вопросов по работе она незаметно втягивает меня в посторонние и ненужные разговоры.
- Вот раньше Кана была – это да, а сейчас видно, что она умирает, – говорит она, опустив глаза, но внимательно наблюдая за моей реакцией.
- Это неправда: за последнее время вышла куча фильмов, они понравились и заказчикам и зрителям, - утверждаю я.
- Почему один человек делает все фильмы? – возмущается Нина. ("Один человек" - это я).
- А почему бы остальным не сделать своих фильмов? – отвечаю я вопросом на вопрос. – Пусть учатся – и будут сами делать свои фильмы.
- Ну, одним словом, умирает Кана… - и Нина вновь себе на уме смотрит в пол. – Надо нам всем собраться и обсудить кризис!
Я ничего не понимала. К чему работнику архива вообще затевать подобные дискуссии?
* * *
По "просьбам трудящихся" Епископ назначил собрание в курии, посвященное студии «Кана».
Вместо реального обсуждения дел мои коллеги говорили только обо мне. Столько клеветы, передернутых фактов и откровенного блефа сразу я никогда не слышала.
Но активнее всех выступала Нина.
«Странно, откуда же у нее ко мне столько злости?» - недоумевала я, слушая ее.
Нина выступила с настоящей обличительной речью в стиле Вышинского. Дескать, «музыка к ее фильмам депрессивно влияет на людей, а она, несмотря на замечания зрителей, отказывается заменить. А фильмы ее вообще никому не нужны…»
- И вообще она неадекватная – у нее мания преследования! Надо ее убрать! Мы все...
* * *
А что было потом? Депрессия. Отпуск без содержания. Духовные упражнения со священником, - мне хотелось вывести все это из себя и поскорее всех простить, чтобы не умереть от злости.
- Представь, что ты встретила Самого Иисуса, вот и расскажи Ему все, - предложил священник. - Интересно, что Он тебе ответит? Только ничего не придумывай, пожалуйста, за Него! - пошутил он.
- И все-таки что я не так сделала? Ведь не бывает так, что один прав, а все неправы! Раз они все против меня, значит...
- Почему это не бывает? Бывает, сколько угодно... Возьмем хотя бы Его случай...
...Во время бессонной ночи вдруг на краешек моей кровати тихонько подсел Иисус.
- Ну Ты-то хоть на моей стороне? - спросила я.
- Это ты на Моей стороне, - Иисус улыбнулся в темноте.
- Тогда почему все так?.. - я села на кровати.
- Поэтому, - Он пожал плечами.
- ...Как Вы думаете, отец, я все это сама придумала? - спросила я священника.
- Нет, конечно! - он серьезно посмотрел на меня. - Такое не придумаешь.
***
Когда я вернулась в Кану, там уже был новый директор - отец Веслав, тоже иностранный иезуит, поляк. Я его отлично знала: он был самым первым директором Каны, и его сняли за интриги и за развал работы. Короче, у меня не оставалось ни одного шанса. Зато на студию вернулись Алексей и Люда.
Через некоторое время директор назначил Нину менеджером, завел трудовую книжку на Леру, чтобы ей шел рабочий стаж. У Нины появился совсем другой тон – командный. Теперь она проводила планерки, отрывисто отдавая приказания.
Женщина по-чекистски профессионально формировала мнение отца Веслава и умело натравливала его на меня.
...Я так и не смогла понять причины, за что меня уволили. Какая-то истерика директора – в коридоре, при всех, не по делу – «нам не о чем разговаривать, вы уволены!!»
Пришлось-таки написать это заявление об уходе. Не сразу - после того, как я вышла из больницы.
Потом девять месяцев не работала. Пыталась устроиться, но все было бесполезно.
- Но ты же талантливый человек, как это ты не можешь найти работу? – удивлялись поляки.
А что тут скажешь: с католической историей в резюме практически невозможно попасть на светский телеканал. Меня даже на собеседование не стали приглашать. А потом я и вовсе перестала искать работу.
Мы с дочкой зимовали одни, поскольку муж был в Таиланде – учился на дайвмастера. Все эти месяц она меня кормила на свои ресторанные гонорары. Так что пение в ресторанах - это не так уж плохо!
А потом я и вовсе перестала искать работу.
* * *
В образовавшееся свободное время я пошла учиться рисовать – в ту самую изостудию, в которую влюбилась во время монтажа.
Это было счастье: мне там нравилось все – люди, краски, натюрморты, композиции, цветоведение. Я поняла наконец, что такое «видеть цвет».
Я прямо заболела рисованием – долгими зимними вечерами у печки я ставила композиции с цветами, фруктами, вазами - и рисовала натюрморты – акварелью, гуашью, пастелью. Весь дом постепенно оброс моими картинами в рамках. Я дарила их друзьям, родственникам. Дочка гордилась мной и поддерживала, как могла. Даже покупала мне краски и бумагу, цветы с фруктами. И это меня спасло.
В «Кане» я больше не появлялась.
* * *
- А как там наши враги?– спросила как-то Таня, моя подруга. - Пусть у них не будет торжества! - на самом деле она добрейший человек, просто слишком сильно переживала за меня.
Но о «Кане» я ничего не знала и не хотела знать.
- Ну нет, так нечестно, – сказала Таня. – Я-то хочу узнать! Узнать, что у них ничего не вышло. А то я чувствую себя так, будто мне не дали досмотреть кино!
- А я совсем не хочу досматривать это дурацкое кино, - сказала я, но соврала.
Как-то забарахлил компьютер, и я набралась решимости и позвонила технику Андрею.
- Я сейчас не могу говорить – я в ГИБДД, сдаю священнику документы на машину Каны. Кстати, ты в курсе, что Кану закрыли?
- Как закрыли? – ожидала чего угодно, только не этого. Почему-то расстроилась.
- А так: Веслав устроил собрание, забрал у всех ключи. С июня больше не работаем, сдаем дела.
- А как там наши?
- Филипп уже ушел сам - месяц назад. Люда давно уволилась – у нее открылась какая-то крутая болезнь. Лада будет заниматься закрытием организации.
А через месяц меня пригласили на работу в новый «епархиальный пресс-центр», который создали вместо закрывшейся студии.
Но у нас уже были куплены билеты на самолет до Бангкока. Я решила тоже поехать с мужем в Таиланд - благо он за это время стал инструктором.
В общем, вот такое кино.
Конец фильма...
Самуи 2008
Это история создания одного фильма. Он так и назывался – «Бисерные бусы». Я думала, я в нем режиссер, а я в нем - главный герой, - уж не знаю, то ли положительный, то ли отрицательный.
А потом меня уволили - по якобы моему собственному желанию. В общем, как ни болел, а умер.
Но до этого я ни сном ни духом не ведала, во что ввязываюсь.
***
С Ниной и ее дочкой Лерой я познакомилась на встрече общины Ал-Анон при католическом приходе. Там я впервые услышала о модной методике двенадцати шагов по преодолению зависимоcти и созависимости.
На ознакомительную встречу в приходе я попала совсем случайно.
«Разузнать бы все для Люськи - пригодится, если решит покончить с запоями», - пришло мне в голову.
Набралось с десяток несчастных женщин – вдовы и одиночки, матери наркоманов и инвалидов, жены и взрослые дочери алкоголиков. На каждом лице одинаковый усталый взгляд, в котором застыло чувство вины и страх. В общем, «извините, что живу!»
«Где-то я недавно видела такой взгляд», - подумала я и вспомнила – в зеркале. Абсолютно такой же беспокойный взгляд. Хотя у меня в семье нет ни наркоманов, ни алкоголиков. Ну, отец пьет, но он пьет далеко – в Израиле.
- У тебя папа живет на Святой Земле? – обычно восхищаются священники.
- Да, он там пьет, – отвечаю я. Чем Святая Земля хуже других мест? И пусть лучше пьет там, чем поблизости.
- А у тебя какие проблемы? – спрашивают женщины. Они сами охотно делятся своими. Было б с кем поговорить.
- У меня зависимость от работы, - говорю я.
Они с удивлением смотрят на меня и не понимают.
- А где ты работаешь?
- В католической киностудии…
- А ты замужем?
- Да…
- Муж пьет?
- Нет…
- А дети есть?
- Взрослая дочка.
- У ней все нормально?
- Да, она джазовая певица.
Бабы с ненавистью смотрят на меня. Думают, я с жиру сбесилась. А на самом деле я чуть с ума не сошла…
***
На студии «Кана» я работаю больше десяти лет, можно сказать, «стояла у истоков». Начинали мы с крутыми польскими профессионалами, которые меня с нуля обучили телевизионному делу и, между прочим, очень ценили.
Начало были воодушевляющее - куча прекрасных фильмов, клипов и передач, да еще при ничтожно малых финансовых затратах. «На Святом Духе!» - сказали бы христиане.
А потом все изменилось в худшую сторону. Вместо уехавших польских телевизионщиков пришли с улицы случайные люди с обычным желанием заработать. Что касается денежных вложений – тех стало еще меньше. А самое плохое – наступил дефицит «Святого Духа».
При таких исходных данных снять что-то стоящее про Бога – это или чудо, или фокус. Тем не менее на фоне интриг, скандалов и отсутствия денег еженедельно выходили в эфир и распространялись по российским приходам вполне приличные фильмы и передачи.
Но чем дальше, тем труднее было поддерживать работу в «Кане». Вышло так, что из всей «старой гвардии» осталась я одна и, грубо говоря, стала здорово мешать остальным. Оператор хотел получить доступ к аппаратуре и тайком делать на ней рекламу; журналист – подучиться кое-каким премудростям и свалить на «большое» телевидение, компьютерщик – просто обустроить свою задницу и в рабочее время делать левую продукцию, водитель - таксовать в рабочее время на наших стареньких жигулях. А я, как исполнительный директор, мучительно старалась сдвинуть с места всю эту неповоротливую махину...
Как правило, возглавляли студию иностранные священники, люди настолько же наивные, насколько некомпетентные. Их акцент срабатывал не на пользу дела: он порождал у пришедших со стороны непомерные претензии на завышенную оплату в валюте, а наивность провоцировала желание облапошить «дурака-иностранца».
Однако эти священники, то и дело сменяющие один другого, прислушивались к моему мнению, все-таки я старожил студии. Понятно, что остальные пытались удалить меня с игрового поля, не гнушаясь ни интригами, ни клеветой, ни провокациями.
Я ездила в командировки, монтировала фильмы, придумывала передачи. Но я была почти в одиночестве, билась, как в липкой паутине, и немудрено, что в конце концов заболела. Душевно и физически. На меня страшно стало смотреть. Затравленное выражение лица, неухоженная внешность, усталая походка.
Но когда на встречах Ал-Анона я слушала, о чем рассказывают женщины, мне начинало казаться, что мои проблемы на работе – это ерунда по сравнению с их бедами. Непреходящий страх, безденежье, побои, ненависть, одиночество, зависимость от домашнего монстра – или наркомана, или алкоголика – вот из чего состоит жизнь многих из них. Они не жили своей жизнью – они выживали, при этом чувствовали себя виноватыми за свою судьбу.
* * *
Сначала группа сдружилась. Мы не только шли по программе психического выздоровления, но и морально поддерживали друг друга.
Каждое воскресное занятие начиналось с теории. По специальным книжкам мы продвигались «шаг» за «шагом», обсуждали тезисы с позиции своей жизни.
- Мы должны принять свое бессилие перед проблемой, обратиться к Высшей Силе за помощью, а потом учиться прощать, любить и жить собственной жизнью – в этом и состоит спасение, - учила Лида, самая продвинутая в этом деле. Так просто и так сложно…
А женщинам хотелось просто поговорить, посоветоваться. Но модератор пресекала все попытки отклониться от темы.
- Поговорим во время чаепития, - прерывала Лида.
Я заметила, как от недели к неделе люди менялись. Кто молчал, тот разговорился. Кто плакал, заулыбался. Кто держался на «вы», перешел на «ты». Кто одевался кое-как, начал наряжаться и подкрашиваться. Кто-то нашел работу. Другая построила домашнего монстра. Мы открывались друг перед другом, жалели и даже любили. Вернее, учились любить и принимать такими, какими есть. А какие мы есть?
То одна, то другая устраивали беспричинные истерики.
- Я попросила у вас совета, а вы мне морочите голову! Что значит «я сама должна принять решение»?! – кричала одна. – Я к вам больше не приду! - И не пришла.
- У меня своих проблем хватает, а меня здесь нагружают еще и чужими! – возмущалась другая. – Мне с вами некомфортно, я к вам больше не приду! – но пришла. Через месяц.
Лидер группы, сама вдова алкоголика и мать наркомана, спокойно реагировала на поведение такого рода.
- Пусть к нам приходит только тот, кому это действительно помогает. Каждый способен выбрать свой путь. А мы с вами на этих примерах поучимся без осуждения признавать за каждым право выбора на посещение, на истерику, на оценку событий.
* * *
Среди этих женщин Нина выделялась спокойствием, выдержкой и серьезным отношением. Она аккуратно посещала все занятия и готовилась к ним. Меня поразило, что она составляла дома конспекты!
Черноглазая, коротко стриженая, худенькая, всегда в джинсах, она казалась не мамой, а старшей сестрой своей двадцатипятилетней дочки. Ее Лера была красавицей с иконописным личиком. Но, к сожалению, она была больна эпилепсией...
У Леры не было друзей, несмотря на огромные серые глаза и длинные темные волосы. В приходской молодежной группе избалованная девушка не ужилась. Ее капризы и агрессивные вспышки отталкивали даже наиболее самоотверженных католиков, готовых опекать больную.
Поэтому на встречи Ал-Анон ходили обе.
- Ей надо научиться жить со своей болезнью и с окружающими, - объясняла Нина.
Кроме того, эта группа давала одинокой девушке какой-никакой опыт общения.
- О, Лера пришла, – встречаю я ее у двери.
- Могу и уйти! – грубит в ответ.
Делаю вид, что ничего не произошло. Мать бросает на меня быстрый взгляд.
На следующем занятии Лера преувеличенно искренне и затянуто просит у меня прощение.
«Неизвестно, что лучше – ее агрессия или такое «покаяние», – подумала я. - Матери памятник надо поставить за ее терпение».
Выдержка – это у Нины профессиональное. Она всю жизнь проработала в милиции, пока не ушла на пенсию и посвятила жизнь дочери. Они живут тяжело, на ее милицейскую пенсию - от мужа-алкоголика мало толку.
- От того, что мы постоянно вместе, мы страшно раздражаем друг друга, - жалуется Нина. – У Леры бессознательный бунт против вынужденной зависимости от меня, и она капризничает и изводит меня! У нас с ней какая-то безвыходная ситуация: она не может работать, потому что с ней в любой момент может случиться приступ, а я не могу, потому что мне невозможно оставить Леру одну!
Нам всем ужасно жаль и Нину, и Леру. Но чем тут помочь?
- Лера на самом деле очень талантливая, она хорошо рисует, - рассказывает нам Нина. – А какие она плетет украшения из бисера!
Лера приносит свои изделия, чтобы нам показать, – бусы, колье. Голубые, белые, красные. В самом деле, очень красивые. Кое-кто ей заказывает сплести такие же к костюму. Лера с удовольствием соглашается.
- Она могла бы этим зарабатывать деньги, - предполагаю я, рассматривая тонкую работу.
- Но она не хочет брать деньги от членов общины, - говорит Нина.
Лере за труды дарят шоколадки и конфеты. Она и этому довольна.
- Жаль, что молодая девчонка сидит дома целыми днями, - раз посетовал кто-то за чаем.
- Может, она хочет рисовать? Я хожу в изостудию для взрослых, и там очень хороший преподаватель. Я могу ее привести туда, - предлагает Лиля, молодая девушка, моя коллега (она работает у нас в «Кане» дизайнером).
Через некоторое время Нина на занятии уже показывала нам первые рисунки Леры. Затейливый орнамент, выполненный желтым и фиолетовым цветами.
- Потрясающе! - мы хором порадовались за Леру.
У нее появился собственный круг общения, она стала реже к нам забегать на междусобойчик, зато ее настроение улучшилось. И Нина этому радовалась.
- Говорят, если вылечить эпилепсию, то кто же будет создавать шедевры живописи и писать стихи? – размышляла вслух Нина. - Это болезнь творческих людей! После приступов Нина рассказывает, что летала в других мира... Она сейчас работает над композицией на космическую тему...
"Еще чуть-чуть – и она станет гордиться Лериной болезнью", – подумала я.
- А давайте вместе молиться друг за друга, – предложила я. – Конечно, Высшая Сила – это хорошо, но ведь все мы католики. Не повредит просто после занятия вместе прочитать за нас «Отче наш»! – и всем понравилась эта идея.
Позже я не раз об этом пожалела: «А не с этого ли начались наши проблемы?»
* * *
Умные люди говорят, что не стоит смешивать общинные дела с дружбой.
Вот и мы слишком много узнали про личные дела друг друга, молились после занятий, созванивались среди недели, чтобы узнать, как друг у друга настроение. Наконец, пытались помочь друг другу и в житейских делах. Например, с работой.
- Уйду из института - больше не хочу преподавать немецкий, пойду на курсы парикмахеров! – объявила как-то Люда.
- А на что будешь жить?
- Не знаю!
Люда – скуластая голубоглазая блондинка. Она выглядела бы настоящей красавицей, если бы не кислое выражение лица и не истеричные нотки в голосе.
- Иди к нам на киностудию, - пригласила я. - Нам как раз нужна телеведущая в Католический видеожурнал. А с твоей внешностью ты вполне можешь стать нашим "лицом". Вот тебе и подработка!
Лена неожиданно быстро согласилась.
А потом согласилась и Нина. Как-то она пожаловалась на нехватку денег, и я подумала, что она могла бы заниматься нашим киноархивом. С ее аккуратностью, точностью и собранностью у нее должно получиться.
- Что ж, эта работа мне знакома, - одобрила Нина. – Я много лет проработала в статистике.
Кстати, Нина давно знала о моих проблемах на студии.
- Чем ты так расстроена? – спросила она меня как-то раз.
Я вкратце рассказала о том, как у меня из стола украли письмо к директору, в котором я по его просьбе изложила ситуацию на студии.
- Содержание стало общим достоянием, некоторые обиделись на меня. Но никому не пришло в голову, что это письмо в принципе не подлежит обсуждению – оно же чужое, – пожаловалась я. - И кто его спер?
- А ты проанализируй, кто из сотрудников метит на твое место, и ты поймешь, кто украл письмо, – спокойно сказала Нина.
«Вот что значит милиционер!» - восхитилась я.
Мне нравилась ее сдержанность, а еще какое-то материнское ко всем отношение. Мне захотелось, чтобы такой уравновешенный человек присутствовал на студии, и я пригласила ее работать у нас.
- Да, но что делать с Лерой? – сказала Нина. – Ведь я не могу ее дома оставить!
- А пусть приходит с тобой, - если что, мы ей тоже найдем дело, - успокоила я ее.
И Нина пришла к нам на работу. Вернее, Нина с Лерой.
* * *
В отличие от Нины, Лера немного знала компьютер. Она обучила мать печатать, работать в программе. Они вместе просматривали все фильмы с сюжетами и хронометрировали. Время от времени задавали мне вопросы. Вопросов пока возникало много, и я старалась проявлять терпение.
В целом я была довольна. На студии появились добросовестные работники.
- Спасибо тебе, - часто повторяла Нина. – Я так просила Бога об интересной работе!
- Я тоже так рада, что я теперь работаю, – говорила мне Лера. – У меня теперь есть начальник! Как у людей! Ты мой начальник!
Лера ходила за мной как хвостик. Меня это уже начало тяготить.
«Зато у нее все налаживается», - думала я.
А все это время на студии не прекращалась мышиная возня.
Оператор Алексей во всеуслышание отказался со мной работать из-за того злополучного письма – якобы обиделся на то, что я в нем выразила недоверие к нему. Федор заявил, что если Алексей уйдет, то он уйдет вместе с ним. Лиля неожиданно примкнула к ним, сказав, что она хочет развиваться, а от меня она уже получила все, что могла. Люда пожаловалась, что я "придираюсь к ней, потому что хочу выжить с работы"... И все они поставили ультиматум директору-американцу: или он убирает меня из студии, или они вместе уйдут, громко хлопнув дверью...
Самое смешное, что директор пошел у них на поводу со словами «А что делать! Придется уволить».
- Но вы же сами попросили меня написать это письмо!
- Да, но зачем ты так резко написала?
Я была в отчаянии.
"Доделать бы фильм, пока не уволили", - и я заперлась в монтажной.
...Ночью мне приснился ответ на вопрос, кто рылся в моем столе и украл письмо. Ну конечно, это Федор.
Актер по образованию, он обладал особенной силой убеждения. За ним шли без рассуждения, прав он или нет.
Я видела, как он ходит шушукаться и к Нине.
«Вербует», - подумала я.
Но я была уверена в ее порядочности. К тому же она так меня благодарила.
* * *
Этот сценарий я придумала еще тогда, когда впервые увидела Лерину картину. На большом листе – три фазы движения человеческой фигуры: коленопреклоненная и плачущая, затем выпрямляющаяся и, наконец, устремленная ввысь, крылатая. Называется «Ангел».
Не то чтобы картина мне понравилась. Просто я порадовалась за Леру. Во-первых, нарисовано профессионально, во-вторых, оптимистично - и слава Богу!
И я решила снять о ней фильм. Про ее болезнь, про то, как она научилась плести бусы из бисера, как поняла, что может своими руками создать что-то красивое. Про то, как она пришла в церковь, и как ее Бог ведет по жизни.
Про то, как она начала рисовать, как творчество помогает ей в исцелении.
И про Нину, как ей помогают люди и Бог справляться с болезнью любимой дочки.
- Вокруг нас много больных людей, и, может быть, этот фильм послужит им утешением и даст надежду, – сказала я, когда уговаривала их на съемки.
- Да, нам есть что сказать этим людям, - решает Нина. – Лера, ты согласна?
- А у меня получится?
- Конечно, - обещаю я. – Мы вместе сделаем интересный фильм.
* * *
А дальше все пошло как по маслу!
Оператор Алексей неожиданно согласился участвовать в проекте. Я уж было начала надеяться на то, что он покончил с ролью обиженного. В указанный день и час мы с ним приехали к Нине с Лерой.
- Снимем, как Лера плетет бусы из бисера, - даю я первое задание Алексею.
Марина с готовностью высыпает на стол разноцветные бусинки.
- А вот эти красные бусы я подарила маме!
- Нина, можешь их примерить? На тебе как раз красная кофточка!
И Нина по команде Алексея охотно и без стеснения крутится перед зеркалом. Очень мило!
Алексей снимает также всех четырех кошек, которые живут в этой квартире.
- Девчонки, девчонки, - кричит им Нина, раскладывая сухой корм по мискам, и кошки сбегаются со всех квартиры на кухню – серая, черная, персидская и полосатая. Очень забавно!
- В нашей квартире нельзя всуе произносить слово «девчонки», - объяснила Нина. – Кошки сразу сбегаются - думают, что их сейчас будут кормить!
Снимает на камеру Лерины картины. Вся стена в натюрмортах – грузинский, китайский и индийский. Над кухонным столом – белые хризантемы пастелью. Молодец!
- А где та картина с ангелом? – интересуюсь я.
- Она на выставке в институте, - говорит Нина.
- Это даже хорошо: мы туда заедем вместе и прямо там снимем. Мне она нужна.
Нина по моей просьбе показывает старые фотографии, где она молодая: большеглазая, кокетливая, стройная. На коленях - маленькая Лера. Эпилепсии у ребенка еще нет в помине.
«Какая красотка! - подумала я про Нину. – И ведь черты лица не сильно изменились, но почему-то уже совсем не выглядит красивой!»
- Ты знала, что была красавицей? – спросила я.
- Нет, - покачала она головой. - Если бы знала, может, жизнь бы по-другому сложилась.
- А в каком звании ты ушла на пенсию?
- В звании майора.
- Это высокое звание? – спрашиваю я.
- Довольно-таки высокое, - вступает в разговор Алексей и иронично смотрит на меня.
Света достает фотографию, где снята в милицейской форме. Лицо красивое, но уже строгое, безликое, без макияжа, волосы коротко стриженые, уши без сережек.
- А нам, во-первых, нельзя фотографироваться в украшениях. Во-вторых, когда я узнала, что Лера больна, я поняла, что все эти золотые побрякушки – это все не нужно. У меня внутри все перевернулось... И я все продала!
- А ты могла бы все это сказать еще раз на камеру?
Мы снимаем синхроны Леры и Нины. Я задаю вопросы таким образом, чтобы получить по рассказу от каждой.
«Удача, что Лера не отказывается говорить о своей болезни», - думаю про себя.
- Когда я узнала, что у меня эпилепсия, то почувствовала такую обиду: ну почему именно у меня? Чем я хуже других!
Она рассказывает, как стала ходить в церковь и как нашла там новых друзей. Как научилась плести бусы и решила сделать подарок маме. О своих непростых отношениях с матерью она тоже говорит очень откровенно и понятно:
- Я знаю, что без мамы я не проживу, я не могу даже выйти никуда без нее, одна, но эта ситуация меня напрягает, и я часто срываюсь, а потом чувствую себя виноватой.
Очень тепло рассказывает она про изостудию и про то, как поднимают ей дух успехи в живописи.
Нина тоже говорит очень искренне и открыто. Про работу в милиции, про моральную поддержку в церкви, про Лерину болезнь. Она даже плачет по ходу, правда, просит это вырезать.
Зато с большой охотой она рассказывает про Лерино рисование.
- В детстве Лера закончила художественную школу, но рисовать не полюбила. А когда она попала к Виктору Кузьмичу, она с таким увлечением вернулась к этому делу! Раньше она рисовала только черным карандашом. А этот художник научил ее видеть цвет.
Я очень довольна. Руки уже чешутся помонтировать, но нам надо еще доснять выставку. Договариваемся на следующей неделе.
* * *
Тем временем Лиля по моему заданию снимает Леру на камеру в изостудии .
Я в восторге! Мне понравился учитель – добрый синеглазый седой дядька, который умеет словами объяснить, как выбрать цвет, удалить или приблизить предмет. Мне понравилась и сама студия – крохотный кабинет, увешанный картинами, заваленный гипсовыми античными головами и фрагментами колонн, экзотическими вазами, муляжами фруктов и цветочными букетами. Классный такой творческий беспорядок! В каждом углу стоит по натюрморту. Один из них я даже узнала – грузинская постановка с гранатом и кинжалом, который я видела у Леры. Видимо, она ее уже дорисовала.
- Чистые цвета прут у тебя на первый план, - учит художник Леру на Лилиных съемках, - Если хочешь отдалить, или разбеливай, или добавь черненького, - и сам садится за Лерин мольберт и ее кисточкой правит вазу. И действительно фон отодвигается, а ваза на глазах приобретает объем. Просто волшебство!
«Тоже хочу рисовать», - внезапно осознаю я.
* * *
На следующей неделе Леру в очередной раз кладут в больницу. На выставку решаем ехать без нее, но с Ниной. А потом заедем в больницу к Лере: навестим ее и поснимаем прямо там!
Получилось даже лучше. Алексей снял Нину на выставке в студенческой библиотеке – под картиной «Ангел». А в больнице он подкараулил, когда Лера вышла к матери, и они обнялись. Весь персонал с удивлением следил за нашими действиями.
- Ты видела на выставке моего «Ангела», тебе понравилась картина? – спросила меня Лера.
- Да, конечно.
- Так вот, я подарю ее тебе. Пусть это будет твой ангел-хранитель, и пусть он тебя защищает!
- Спасибо, дорогая!
Я заметила, что в тот момент Нина очень странно посмотрела на Леру, но тогда не придала этому значения.
* * *
Директор выглядел очень виноватым. Он похвалил фильм и сказал, что оставляет меня на студии. Но мне этого мало.
- Отец Ярослав, это был последний раз, когда вы затеяли мое увольнение без всякой причины, а я в очередной раз вас простила. В следующий раз я уйду сама!
Бедный американец кивнул головой, он сегодня со всем согласен и обещает больше не вестись на провокации. Но победа ли это?
Сотрудники не скрывали своего разочарования. Они возлагали большие надежды на то, что меня выгонят. А тут мои акции даже подросли: директор опять без конца бегает ко мне советоваться по разным делам, и мы вместе просматриваем готовую продукцию.
А у Нины вдруг неожиданно для меня появилась манера говорить маленькие гадости:
- У тебя тени над глазами размазались. Сотри и никогда больше ими не мажься, – и голос у нее стал каким-то ехидным. - Они тебе не идут.
- Кто принес эти шоколадные конфеты? Ты? – она развернула бумажку, в которой была разломанная конфетка. – Ее, наверное, крысы на складе покусали!
- Возьми другую, – сказала я. Почему-то мне стало ужасно стыдно, будто я сама отъела пол-конфетки.
- Нет, я вообще не люблю шоколад, - и она с пренебрежением отодвигает мои конфеты.
Я показываю Нине свежеиспеченный фильм. Ее реакция меня ставит в тупик:.
- Тут у тебя музыка какая-то депрессивная – у Леры от такой начинаются приступы...
В нашей трапезной одна стена густо завешена иконами, другая голая.
- А с этой стороны пусто, - говорит как-то Лера после молитвы. – Натюрмортик бы какой повесить!
- Повесила бы лучше сюда своего «Ангела», – отвечает ей Нина и смотрит на меня с вызовом.
Почему-то без причины портятся и мои отношения с Лерой. Она больше не забегает ко мне в монтажерку и не улыбается мне. Наоборот, ходит мимо с гордо поднятой головой, не объясняя причин перемены.
А Нина ведет себя еще более непонятно. Под предлогом вопросов по работе она незаметно втягивает меня в посторонние и ненужные разговоры.
- Вот раньше Кана была – это да, а сейчас видно, что она умирает, – говорит она, опустив глаза, но внимательно наблюдая за моей реакцией.
- Это неправда: за последнее время вышла куча фильмов, они понравились и заказчикам и зрителям, - утверждаю я.
- Почему один человек делает все фильмы? – возмущается Нина. ("Один человек" - это я).
- А почему бы остальным не сделать своих фильмов? – отвечаю я вопросом на вопрос. – Пусть учатся – и будут сами делать свои фильмы.
- Ну, одним словом, умирает Кана… - и Нина вновь себе на уме смотрит в пол. – Надо нам всем собраться и обсудить кризис!
Я ничего не понимала. К чему работнику архива вообще затевать подобные дискуссии?
* * *
По "просьбам трудящихся" Епископ назначил собрание в курии, посвященное студии «Кана».
Вместо реального обсуждения дел мои коллеги говорили только обо мне. Столько клеветы, передернутых фактов и откровенного блефа сразу я никогда не слышала.
Но активнее всех выступала Нина.
«Странно, откуда же у нее ко мне столько злости?» - недоумевала я, слушая ее.
Нина выступила с настоящей обличительной речью в стиле Вышинского. Дескать, «музыка к ее фильмам депрессивно влияет на людей, а она, несмотря на замечания зрителей, отказывается заменить. А фильмы ее вообще никому не нужны…»
- И вообще она неадекватная – у нее мания преследования! Надо ее убрать! Мы все...
* * *
А что было потом? Депрессия. Отпуск без содержания. Духовные упражнения со священником, - мне хотелось вывести все это из себя и поскорее всех простить, чтобы не умереть от злости.
- Представь, что ты встретила Самого Иисуса, вот и расскажи Ему все, - предложил священник. - Интересно, что Он тебе ответит? Только ничего не придумывай, пожалуйста, за Него! - пошутил он.
- И все-таки что я не так сделала? Ведь не бывает так, что один прав, а все неправы! Раз они все против меня, значит...
- Почему это не бывает? Бывает, сколько угодно... Возьмем хотя бы Его случай...
...Во время бессонной ночи вдруг на краешек моей кровати тихонько подсел Иисус.
- Ну Ты-то хоть на моей стороне? - спросила я.
- Это ты на Моей стороне, - Иисус улыбнулся в темноте.
- Тогда почему все так?.. - я села на кровати.
- Поэтому, - Он пожал плечами.
- ...Как Вы думаете, отец, я все это сама придумала? - спросила я священника.
- Нет, конечно! - он серьезно посмотрел на меня. - Такое не придумаешь.
***
Когда я вернулась в Кану, там уже был новый директор - отец Веслав, тоже иностранный иезуит, поляк. Я его отлично знала: он был самым первым директором Каны, и его сняли за интриги и за развал работы. Короче, у меня не оставалось ни одного шанса. Зато на студию вернулись Алексей и Люда.
Через некоторое время директор назначил Нину менеджером, завел трудовую книжку на Леру, чтобы ей шел рабочий стаж. У Нины появился совсем другой тон – командный. Теперь она проводила планерки, отрывисто отдавая приказания.
Женщина по-чекистски профессионально формировала мнение отца Веслава и умело натравливала его на меня.
...Я так и не смогла понять причины, за что меня уволили. Какая-то истерика директора – в коридоре, при всех, не по делу – «нам не о чем разговаривать, вы уволены!!»
Пришлось-таки написать это заявление об уходе. Не сразу - после того, как я вышла из больницы.
Потом девять месяцев не работала. Пыталась устроиться, но все было бесполезно.
- Но ты же талантливый человек, как это ты не можешь найти работу? – удивлялись поляки.
А что тут скажешь: с католической историей в резюме практически невозможно попасть на светский телеканал. Меня даже на собеседование не стали приглашать. А потом я и вовсе перестала искать работу.
Мы с дочкой зимовали одни, поскольку муж был в Таиланде – учился на дайвмастера. Все эти месяц она меня кормила на свои ресторанные гонорары. Так что пение в ресторанах - это не так уж плохо!
А потом я и вовсе перестала искать работу.
* * *
В образовавшееся свободное время я пошла учиться рисовать – в ту самую изостудию, в которую влюбилась во время монтажа.
Это было счастье: мне там нравилось все – люди, краски, натюрморты, композиции, цветоведение. Я поняла наконец, что такое «видеть цвет».
Я прямо заболела рисованием – долгими зимними вечерами у печки я ставила композиции с цветами, фруктами, вазами - и рисовала натюрморты – акварелью, гуашью, пастелью. Весь дом постепенно оброс моими картинами в рамках. Я дарила их друзьям, родственникам. Дочка гордилась мной и поддерживала, как могла. Даже покупала мне краски и бумагу, цветы с фруктами. И это меня спасло.
В «Кане» я больше не появлялась.
* * *
- А как там наши враги?– спросила как-то Таня, моя подруга. - Пусть у них не будет торжества! - на самом деле она добрейший человек, просто слишком сильно переживала за меня.
Но о «Кане» я ничего не знала и не хотела знать.
- Ну нет, так нечестно, – сказала Таня. – Я-то хочу узнать! Узнать, что у них ничего не вышло. А то я чувствую себя так, будто мне не дали досмотреть кино!
- А я совсем не хочу досматривать это дурацкое кино, - сказала я, но соврала.
Как-то забарахлил компьютер, и я набралась решимости и позвонила технику Андрею.
- Я сейчас не могу говорить – я в ГИБДД, сдаю священнику документы на машину Каны. Кстати, ты в курсе, что Кану закрыли?
- Как закрыли? – ожидала чего угодно, только не этого. Почему-то расстроилась.
- А так: Веслав устроил собрание, забрал у всех ключи. С июня больше не работаем, сдаем дела.
- А как там наши?
- Филипп уже ушел сам - месяц назад. Люда давно уволилась – у нее открылась какая-то крутая болезнь. Лада будет заниматься закрытием организации.
А через месяц меня пригласили на работу в новый «епархиальный пресс-центр», который создали вместо закрывшейся студии.
Но у нас уже были куплены билеты на самолет до Бангкока. Я решила тоже поехать с мужем в Таиланд - благо он за это время стал инструктором.
В общем, вот такое кино.
Конец фильма...
Самуи 2008
пятница, 17 февраля 2012 г.
СПЕЦНАЗОВЕЦ В РИМСКОМ ВОРОТНИЧКЕ
Совпадения имен и названий, если что, - чистая случайность:)
И вообще - автор имеет право на вымысел:)
- Прывет! – передо мной стоял крепкий мужчина иностранного вида с темными веселыми глазами. Смотрел так, будто бы мы сто лет знакомы.
- Это отец Ярослав, - сказали мне.
И до меня дошло. Ну конечно, мы знакомы. Лет десять назад к нам в студию заходил на кофе молодой американец. Никаким отцом он тогда и в помине не был. Он был простым волонтером, через наш Новосибирск ехал в Казахстан. Кажется, собирался поступать в монастырь иезуитов.
И вот теперь он священник, будущий директор нашей студии «Кана», по слухам.
Но что с ним стало? Я ведь не зря не узнала его! Был стройным симпатичным парнишкой с правильными чертами и чистой кожей, а теперь мало того что заматерел, раздался вширь – он получил лицо совершенно другого человека.
Правда, он все равно оставался по-своему обаятельным, хотя былая красота исчезла.
Что же с ним произошло?
* * *
Однажды я получила ответ на этот вопрос. Мы делали очередной эфир программы «Час с Богом» на тему «Страдание».
- Отец Ярослав, как священник, сможете перед камерой ответить на вопрос, почему человек страдает? - предложила я ему.
- О, на эту тему мне есть что сказать...
Перед камерой выступал он удивительно живо и интересно - ему действительно было что сказать.
- Почему человек страдает? - вопрошала журналистка.
- Человек страдает, потому что он – человек... Страдание есть свойство человека.
- Звучит совсем не оптимистично, - расстроилась блондинка.
- Наоборот. Когда человек принимает свое страдание или болезнь, то переходит на новый уровень. Бывает, что тогда болезнь уходит.
- У вас был личный опыт страдания?
И тут началось самое интересное:
- Да, был. Когда я только пришел в монастырь, внезапно заболел непонятной болезнью. Врачи ничем не могли мне помочь. Это была какая-то аллергия непонятно на что. Все мое тело покрылось коростами и чесалось так, что я не мог спать. Все мои планы рухнули – я лежал и болел, болел. И в один прекрасный момент я обратился к Богу: что же Ты со мной делаешь? Моя жизнь рушится!
И тут я услышал голос: а почему ты решил, что твоя жизнь – это то, что ты запланировал? Почему ты не допускаешь, что эта болезнь – это и есть твоя жизнь? И тогда я принял свою болезнь. Я успокоился. Да, моя жизнь на данный момент состоит из болезни. Пусть так и будет... И, что удивительно, с этого момента болезнь начала отступать.
«Так вот почему он так изменился,» - сообразила я, монтируя интервью.
* * *
- Кстати, о страдании. Сегодня я служил у «белых сестер» и встретил там одного человека, - поделился однажды отец Ярослав. – Давай про него снимем сюжет! Это инвалид, но он очень радостный.
Это был первый сюжет, который мы оператором Стасом сделали вместе с новым директором телестудии отцом Ярославом.
Шел великий Пост. Мы отправились в гости к некому Игорю.
Ему лет тридцать. Когда-то он работал шофером в благотворительной организации, а потом его сильно избили. Несколько месяцев парень пролежал в коме, потом с трудом возвратился к жизни. Его карие глаза, некогда шальные, теперь смотрели в разные стороны. Говорил он медленно, с заиканием. Ходил только с помощью ходунка. И в то же время он действительно не унывал, много читал, молился, более того - мечтал поступить в монастырь. У него жили два кота – черный и серый. На окнах росло множество растений, за которыми он ухаживал.
Мы записали с ним синхрон. Я постаралась не задавать много вопросов, потому что его невнятную речь трудно было слушать.
- Игорь, что ты думаешь о тех, кто тебя избил?
- Я давно их простил. Каждый день молюсь о них, - Игорь все время улыбался.
- Какая твоя любимая молитва?
- Моя любимая молитва – Крестный Путь, - сказал Игорь. - А любимое «стояние» - когда Иисуса прибивают к кресту.
Мы предложили Игорю съездить с нами в церковь, и он с радостью согласился. Не чудо ли, что когда мы привезли его, в храме шла молитва Крестный Путь?
Стас подловил кадр и выстроил его таким образом: Игорь сидел за скамьей, положив голову на руки, за ним стоял отец Ярослав и смотрел на него, а община как раз молилась под любимой иконой Игоря – той, где Иисуса прибивают к кресту.
В студии я попросила отца Ярослава прокомментировать эту историю в сюжете. Несмотря на его акцент, он очень удачно выступил: фотогенично смотрелся в кадре, искренне говорил. Сюжет получился теплый и живой. Может, оттого, что Игорь ему нравился.
Игорь стал частым гостем в нашей студии – покупал себе кассеты, смотрел фильмы.
А через некоторое время Ярослав подошел ко мне и смущенно сказал:
- Меня отец Станислав предупредил, чтоб быть осторожнее с этим Игорем. Он заметил, что парень ворует книги из монастырской библиотеки. А мы такой сюжет сделали...
Он был в замешательстве. А сколько еще разочарований готовила ему "загадочная русская душа"!
А мне!
В храме ко мне подошла одна церковная бабушка и, указывая на Игоря с костылями, сказала:
- Я его вспомнила! Он тогда работал в «Каритас». Мы пришли, чтобы попросить помочь одной бедной женщине, а он перед нами дверь захлопнул! А теперь он вон какой...Так оно в жизни-то происходит!
Бабушка посчитала, что восторжествовала справедливость, и сама восторжествовала по этому поводу. А мне захотелось умереть на месте, чтобы не видеть их обоих – ни ее, ни Игоря.
* * *
Отец Ярослав носил короткую стрижку под названием «американская площадка». «Вестпойнт» - такую кличку дали ему приходские мальчишки, с которыми он играл в футбол.
В "прошлой жизни" он был кадровым военным - офицером спецназа. Закончил академию, совершил на Аляске более сорока прыжков с парашютом при температуре минус сорок, а потом - потом отказался продлить контракт.
- Я подумал, что не хочу свою жизнь тратить на то, чтобы воевать. И ушел. Оказалось, вовремя: тут начались разные заварушки. Воевал бы я сейчас где-нибудь в Ираке.
Он отправился в Магадан, «через дорогу» от родной Аляски, - вроде бы заниматься бизнесом. Пришел в приход, где был настоятелем тоже американец, между прочим, потрясающий священник.
- Настоящее обращение у меня произошло именно в Магадане. Кроме того, там я встретил свою любовь, – интересно, что он совсем не стеснялся говорить о личном. Любовь, кажется, была замужем, но свою историческую роль сыграла – Ярослав решил уйти в монастырь.
* * *
Интервью - это как диалог на пороге. Порой можно неожиданно услышать откровения, до которых в обычной текучке дело не дойдет.
Я брала у отца Ярослава интервью для сюжета про семинарию, где он преподавал по совместительству с руководством киностудией, и среди прочего задала дежурный вопрос, почему он стал священником. И вот что услышала:
- Потому что моя мама, когда была беременной, посвятила меня Богу. Она мечтала, чтобы я стал священником, хотя не говорила мне об этом. Но когда я поступил в военную академию, она подумала: значит, не получилось, не судьба. Зато когда я бросил это дело и пошел в монастырь, вот тут-то она и рассказала мне все... Я сам был удивлен.
Да, оказывается, отец Ярослав – это еще одно чудо Каны Галилейской!
* * *
Священником он был классным. Но на праздничных Богослужениях никогда не служил, потому что фотографировал. Залезал на высоту и оттуда вел фотосъемки. Это был его любимый ракурс - сверху. Его часто можно было увидеть либо под куполом храма, либо на церковной кирпичной ограде.
Это был фотограф от Бога: так умел выстроить кадр, что даже самые банальные вещи у него выглядели - «остановись, мгновение, ты прекрасно!» Свечи, людские лица, дети, бабушки в церкви – как просто было бы из этого слепить кич! А Ярослав творил шедевры.
Иногда ему просто везло.
Множество иллюстрированных религиозных журналов напечатали такой его снимок: Магаданский католический храм на высокой горе под аркой из радуги! Неправдоподобно красиво! А не Фотошоп ли это?
- Нет! – гордо отвечал всем отец Ярослав. – Это Господь, а не Фотошоп. Был праздник освящения храма, и на небе выступила радуга. Я шел на Мессу и нес аппаратуру, как вдруг увидел радугу, остановился, выбрал лучший ракурс и снял. За эту фотографию мне дали столько денег, что я купил себе новый фотоаппарат, получше!
* * *
- У вас скоро будет новый директор, - сказал мне год назад по секрету отец Алекс, директор «Каны».
- Вот спасибо! – расстроилась я. – Этот у меня будет девятым. И начнет наступать на те же грабли, что и предыдущие, и изобретать собственный велосипед.
- Ну что вы! – успокаивал меня Алекс. – Он же фотограф.
- Фотограф, – я скептически смотрю на директора.
- Ну, понятно, фотограф – это не совсем то, что нужно для телевидения, - оправдывался Алекс. - И все-таки он хотя бы творческий человек. Это меня сюда словно с Луны спустили.
Только два директора «Каны» были профессионалами в области телевидения. Остальные – хорошо, если иногда смотрели телевизор. Да и зачем монахам телевизор? Почти как попу – гармонь!
Тем не менее отец Ярослав, в отличие от них, сам захотел работать на католической телестудии и даже сам попросился. Более того, он заранее прошел телевизионные курсы. Это обнадеживало.
Начал он за здравие: на первом же общем собрании выразил надежду, что «сообща будем служить Господу с помощью телевидения». Но тертый народ «Каны» тут же перевел разговор на деньги. Американцев не шокируют разговоры о деньгах, и Ярослав пообещал повысить зарплату на пятнадцать процентов, невзирая на то, что зарубежная спонсорская помощь студии сильно уменьшилась в размерах.
«Наивный, он думает, что теперь за ним пойдут в огонь и в воду, - вздохнула я. – А на самом деле он дал слабину, которую ему уже никогда не простят».
Большинство сотрудников держали его за «дурака-американца», которого легко «развести на бабки», выдать легкую работу за сложную, быструю за медленную. Ярослав оказался очень внушаемым. Своего мнения у него не было. Кто последний с ним поговорит, тот и в выигрыше. На студии началась борьба за влияние на директора - в ущерб работе, разумеется.
Но, что самое плохое, наш спецназовец не отличал добра от зла. Когда скопом били слабого, он становился на сторону сильных. Когда кого-то сообща выживали, принимал решение того уволить, чтобы "убрать проблему". Почему-то офицерское и христианское воспитание никак не сказались на его чувстве справедливости.
Однако когда он читал проповеди на Богослужении, все сразу становилось на свои места: о Христе он говорил убедительно, живо и мудро.
А на работе делал глупость за глупостью. Например, одно и то же руководящее место он пообещал сразу двум сотрудникам. Те затеяли борьбу друг с другом и вовлекли в нее других. А Ярослав даже не понял, что сам спровоцировал мышиную возню – он давно забыл, что и кому пообещал.
У него проявилась неприятная манера – подставлять. Как кому-то нужно было сообщить неприятное, он поручал это мне, а сам на это время уходил из студии.
- Скажи такой-то, что она уволена. А я пошел в семинарию – очень занят сегодня!
Как-то он пригласил на студию коллегу из Германии – фотографа Эльзу. Посмотрев «Католический Видеожурнал», та сделала несколько замечаний, довольно дельных.
- Посмотрите, как у вас одета ведущая – эту кофточку можно носить только на даче!
- А как надо? – спросил Ярослав.
- Ваша ведущая – это лицо передачи. Вам решать, какой образ Католической Церкви вы хотите представить зрителям.
- Ну, это современная церковь, оптимистичная, несущая отпечаток западной культуры… - импровизировала я по ходу.
- Тогда ведущая должна выглядеть элегантно и скромно. Возможно, костюм. И не черный, а цветной…
Ярослав взял меня за руку:
- Поговори с ней, хорошо?
В результате ведущая закатила мне истерику, якобы я к ней придираюсь. А Ярослав остался не при чем. И не в первый раз.
И вообще он странно себя вел. Я рассчитывала, что он с легкостью освоит видеокамеру, будучи высокопрофессиональным фотографом, и этим решит нам кучу проблем – не надо будет больше брать операторов со стороны, которые либо пьяницы, либо жлобы. Но Ярослав, попробовав пару раз, отказался:
- Не хочу! На фотоаппарат нажал – и кадр готов. А тут – долгая песня. У меня терпения не хватает. Я фотограф, а не оператор! Не хочу!
Все чаще он говорил это свое «не хочу!»
- Не хочу руководить студией! Найти бы профессионального телевизионщика, который бы и снимал, и имел опыт административной работы. Отдал бы все ему - и вообще тут не появлялся бы!
У меня от таких речей мурашки по спине бежали. А он и вправду нашел. Того звали Алексей.
* * *
С черными цыганистыми глазами, усатый, горластый, Алексей энергично вошел в директорский кабинет, громогласно поздоровался с Янезом, затем вплотную подошел ко мне и заглянул в глаза. Смотрел дольше, чем это прилично, затем непонятно изрек самому себе:
- Тогда сработаемся! – и снова обратился к Янезу:
- Так какие у вас тут проблемы? Сейчас разберемся! – словно он врач, а мы – больные.
Не сработалась я с ним. Сбылись мои худшие опасения: Алексей хотел верховодить, но не нести ответственность, и хорошо знал, как ее избежать. Выполнял левые заказы, а на студию приходил в свободное от них время. Умел снимать, но не хотел напрягаться для «Каны». И вообще он, как выяснилось, пришел сюда не снимать, а «отвечать» за аппаратуру, что фактически означало - уносил «на профилактику» нашу лучшую камеру тогда, когда ему лично попадался серьезный заказ. Называется "пустили козла в огород".
У него с лихвой хватило обаяния, чтобы подчинить своему влиянию женскую часть и скорефаниться с мужской. Отец Ярослав же просто ему "отдался и приплатил", что называется.
Я, будучи исполнительным директором, сто раз пыталась объяснить директору, что происходит на студии. Тот меня словно не слышал:
- Какая ты эмоциональная! Ты – вот что: напиши мне свои мысли, я спокойно почитаю и на досуге подумаю над этим.
И я написала о той безответственности и бесконтрольности, которую он развел, отдав студию посторонним людям, которые преследуют только свои корыстные цели.
Письмо отправила по электронной почте. А себе оставила копию на всякий случай и положила в стол.
- Ко мне в руки попал ваш донос директору! – заявил мне Алексей. – Неважно, как он попал ко мне, но отныне я не хочу с вами работать!
А что Ярослав? Вот тут-то самое парадоксальное: когда он узнал о том, что сотрудники прочитали мое письмо, он на меня же и накричал:
- А зачем ты так резко написала?
- Что думала, то и написала. Я же не им писала, а вам. И вообще – это письмо у меня выкрали из стола. Разве красиво читать чужие письма?
- Да, но что же мне теперь делать! Придется тебя уволить...
* * *
Да, Ярослав решил меня уволить, поскольку вся компания во главе с Алексеем потребовала этого. Потом одумался, ко всеобщему разочарованию.
Тогда демонстративно уволился Алексей.
И отец Ярослав подал в отставку. Не справился... Не по зубам ему оказались наши люди и работа в специфических условиях России.
Но это еще не все. Епископ устроил общее собрание студии. Отец Ярослав тоже на нем присутствовал, поскольку новый директор пока не приступил к обязанностям. На меня нападали все, как один, и почему-то Ярослав тоже, да еще так рьяно и с удовольствием.
«Полтора года я пахала, можно сказать, за него, выполняла все его поручения, - и вот что вместо благодарности... К тому же он больше не директор, зачем ему это нужно? - недоумевала я. - И вообще - десять человек бьют одного, разве это нормально? Где же его офицерская честь?"
Против меня выступила ведущая, напомнив, что я к ней придиралась по поводу одежды. Ярослав промолчал...
Я с удивлением повернулась к нему:.
- Это же вы сами попросили меня поговорить с ней! Почему молчите?
Ярослав смотрел в сторону.
Сотрудники на собрании единодушно потребовали моего увольнения.
- Только директор может принять такое решение, – сказал Епископ.
- Но кто у нас сейчас директор?
- Пока что ваш директор - отец Ярослав.
- Ах, так! Завтра в десять – собрание в студии, и я приму решение! – встрепенулся Ярослав.
В общем, он предал меня... Этот замечательный священник, фотограф от Бога, обаятельный человек – предал меня.
На следующий день я не пошла на студию.
Позвонила, сказала, что плохо себя чувствую. Это было чистой правдой. Я хотела умереть, чтобы их не видеть. Всех. И Ярослава тоже. Взяла отпуск.
А когда вернулась после отпуска, на студии был уже другой директор. Вот он-то меня и уволил.
* * *
Отца Ярослава я теперь встречала только в церкви. Что самое удивительное, тот весело улыбался мне, как ни в чем не бывало. Я кое-как кивала и отворачивалась. Это было неправильно, но тогда я не могла иначе.
Помню, после Пасхальной Мессы Ярослав сквозь толпу настойчиво пробивался в мою сторону, я это видела своими глазами. Он стоял совсем близко, поздравлял всех прихожан вокруг меня, а я не смогла себя заставить даже поднять на него глазва. не то что разговаривать с ним.
А потом надолго уехала в другую страну.
Общение с друзьями и знакомыми свелось для меня к переписке по электронной почте. Как-то под Рождество я наткнулась на его адрес, - тот самый, на который я некогда отослала злополучное письмо.
Я долго думала, потом решила поздравить и его.
Пришел ответ с поздравлением и благодарностью.
«Надеюсь, что у тебя все получится», - написал мне Ярослав.
Я тоже на это надеюсь, отец Ярослав. И вам не болеть!
Самуи, 2008
вторник, 14 февраля 2012 г.
На твоем месте
Все совпадения имен и названий - чистая случайность, если что:)
Из всех сотрудников католической киностудии Лиля явилась для меня самым большим разочарованием. Именно потому что я к ней относилась хорошо, даже слишком.
Стройная, длинноногая, зеленоглазая, с правильными чертами лица, она могла бы быть красавицей.
Однако почему-то не стала ей. Внешние причины – это землистый цвет лица и легкая кривизна ног в неудачном месте, начисто лишавшая фигуру женственности, из-за чего Лиля практически всегда носила джинсы.
Но все это мелочи.
Важней были какие-то внутренние причины, запрятанные глубоко-глубоко. Что-то в мозгу запрещало ей быть красавицей. Что - неизвестно, Лиля слыла закрытым человеком.
В приходе она охотно выполняла любые просьбы сестер-монахинь: вырубить из снега Рождественские фигурки, сделать макет приходского буклета, декорировать детскую сценку на Пасху. Она была надежной и безотказной. «Ответственный человек» - было большими буквами написано у нее на лбу.
* * *
Невзлюбила я ее гораздо раньше, чем познакомилась с ней. Да, именно в таком порядке: сперва невзлюбила, затем полюбила и в конце концов разочаровалась. А невзлюбила вот почему.
Дело в том, что на киностудии работала некая Марина, которую все увлеченно опекали. Всей киностудией мы переживали, что она не замужем, и даже уделяли этому вопросу часть ежедневных молитв перед обедом:
«Господи, просим Тебя за все дела студии, а еще – чтобы Марина вышла замуж!» - примерно так в течение нескольких лет.
Когда у Марины появился парень Сережа, все мы обрадовались, что Господь наконец-то услышал наши молитвы. Но не успели мы Его за это возблагодарить, как Лиля отбила у Марины этого несчастного.
- Лиля случайно столкнулась с ним у меня в гостях, сказала: ах, как он похож на того польского миссионера, которого я любила! затем извинилась передо мной и увела его... – плакала Марина в монтажной.
- А что этот Сережа?
- А что он мог сделать? Она вдруг стала такой красивой...
- Лиля? Красивой?!
- Как каждая влюбленная женщина, с этим ничего не поделаешь, - всхлипывала Марина. - Но если бы я с ним чаще виделась, глядишь, у нее бы ничего не вышло. Все из-за этой студии!..
Студийная работа в те времена действительно сплошь состояла из авралов. Очередной аврал явился для Марины роковым – из-за него она потеряла парня. Мы расстроились всем коллективом. Лично я готова была убить эту Лилю. Хорошо, что я тогда не была с ней знакома.
* * *
...Кто мог тогда знать, что через пару лет Лиля выгонит своего гражданского мужа Сережу на улицу!
Я встречусь с ним, когда мы будем снимать сюжет про "кормление бомжей". Сережа, будучи в то время работником благотворительной организации, даст нам интервью после раздачи бездомным бутербродов и чая.
На мой вопрос «Как становятся бомжами?» он ответит:
- Кто как. Например, жена собрала чемоданчик и выставила из дому – вот ты и бомж! Мы вообще мало чем отличаемся от них, – и грустно улыбнется. Безвольный и бесхарактерный бомж Сережа.
Зато в это самое время Марина найдет свое счастье, не выходя из стен монастыря, в подвале которого расположена студия "Кана", а затем уведет за собой "в мир" молодого иезуита.
* * *
...С Лилей нас поселили в один номер в гостинице. Это случилось во Львове, куда группа паломников из Сибири вместе с нашей съемочной командой приехала на встречу с Папой Римским.
Сначала я довольно сухо общалась с соседкой по комнате, вспоминая о подлянке, которую она подложила Марине, однако вблизи Лиля показалась мне довольно безобидной. К тому же у нее украли деньги.
А произошло это так.
Как сейчас помню, сидим мы, паломники, в МакДональдсе. Как вдруг напротив кафе останавливается «папамобиль», из него выходит ... сам Его Святейшество Папа Иоанн Павел Второй! - и не спеша пересаживается в машину кардинала Гузара, попутно всех благословляя! "Все" - это мы, мигом побросав свои гамбургеры, высыпали к нему на пустую улицу со скоростью света.
Хорошо, что оператор Дима успел срочно выхватить камеру и снять бесценные кадры. Иначе нам бы не поверили. Обычно маршрут Папы хорошо известен, и по всей дороге его часами ждут верующие в сто рядов. Счастье, если Папа просто проедет мимо и помашет, - об этом будут рассказывать внукам и правнукам.
А тут – никого, одни мы! И все благословение наше! Бери, сколько унесешь! В этот чудесный момент у Лили и вытащили все деньги.
Все были счастливы. Даже Лиля.
- Это всего лишь деньги, – успокаивала она сама себя. - Деньги – не главное. Пусть это будет моя жертва за благодать этого паломничества.
«Настоящая христианка», - уважительно подумала я.
* * *
Когда мы переманили в киностудию дизайнершу Свету из Сибирской католической газеты, на ее место монахини порекомендовали ответственную Лилю. Весь следующий номер девушки готовили вместе, на том сдружились.
- Схватывает медленно, зато потом хорошо работает, - сказала Света. – И вообще хороший человек.
- А где работает?
- В школе, преподает рисование. Тяжело, говорит, да и денег мало. Хочет уйти, но не знает куда.
- Так, может, к нам? По совместительству с газетой?
Так мы пригласили Лилю на студию – дизайнером, монтажером.
Она пришла не сразу.
- Через два месяца я точно скажу, буду ли я у вас работать. Я хочу сначала пройти компьютерные курсы по дизайнерским программам, - сказала она.
«Вот ответственный подход к делу», - восхитилась я.
* * *
Первый сюжет, который мы вместе сделали во время ее испытательного периода, - пасхальное шествие Крестного Пути. Лиля вначале никак не врубалась в принцип, по которому нужно комбинировать видео, синхроны и музыку, но как только увидела, что их сочетание рождает нечто совершенно новое, очень мощное по воздействию, испытав настоящее потрясение, захотела этим заниматься дальше.
Я в нее очень верила.
Наш директор, священник-иезуит отец Ярослав, фотографировал очень профессионально, хоть фото подразумевал в качестве хобби. Как раз фото и было слабым местом Сибирской католической газеты. Лиля к этому времени стала горячей пропагандисткой этого издания.
Как-то за обедом они заспорили. Отец Ярослав листал над остывающей тарелкой последний выпуск, то и дело тыча Лиле вилкой в страницы:
- Это что, композиция? Это здесь зачем? При чем тут это? – и, между нами, был совершенно прав.
А потом вдруг устал:
- Извини, что я на тебя накинулся!
- Я рада, что вам понравилось, – с приятной улыбкой отозвалась девушка.
Мы захохотали. Ярослав обнял ее со словами:
- Спасибо тебе за твой юмор!
* * *
- Почему Лиля в последнее время грустная и все время плачет? Почему она не поехала на свой Алтай, мы же ей дали отпуск? – спросила я Свету.
- У нее неприятности. Не могу раскрывать чужие секреты.
Но Лиля сама рассказала мне обо всем.
- Меня поймали в автобусе с фальшивым проездным. Завели дело, скоро будет суд. А до суда с меня взяли подписку о невыезде. Из-за этого сорвалась моя поездка на Алтай, о которой я мечтала целый год.
Лиля уже наделала кучу глупостей: ее последние деньги пошли на взятку адвокату, который то и дело затевал какие-то сомнительные вещи. Например, он советовал на суде все свалить на мать.
Лиля не могла думать ни о чем другом.
Я привела ее на заседание анонимной общины при католическом приходе – для проработки своей «зависимости от ситуации». Помогло: девушка перестала чувствовать себя, как перед концом света.
Мы втроем – я, Света и Лиля - регулярно молились в часовне за благоприятный исход дела. В судебные документы Лиля сунула реликвии Олимпии и Лаврентии, украинских сестер-монахинь, сосланных в Сибирь за веру, - мы о них только что сделали фильм.
- Уж эти-то долго общались с правоохранительными органами – поди заступятся, – сказала я.
И чудо произошло: дело прекратили. Суда никакого не было.
Лиля была счастлива. Улыбчивая, довольная, то и дело льнула к Свете, обнимала меня. С энтузиазмом взялась за новые проекты. Все на студии ее радовало. Училась монтировать, снимать на камеру, формировать обложки.
Она не опаздывала и не убегала раньше времени. Усидчивая, медлительная, от звонка до звонка высиживала за компьютером, постигая премудрости. Медленно, но верно. У нее не было легкости воображения и искрометности Светы, но была в ней какая-то стабильность.
Правда, в ту общину Лиля ходить перестала: видимо, не хотела раскрывать душу без необходимости, а необходимость миновала.
* * *
Лиля постепенно удивляла нас все новыми гранями своей личности.
Например, она очень любила природу, - можно сказать, через природу ощущала Бога. Даже стояла у истоков зарождения общины экологических христиан, которую попытался основать в Сибири один польский миссионер, ее давняя любовь. Но затея успехом не увенчалась – кому охота жить в глуши.
- А я бы согласилась, – говорила Лиля. – Там так красиво! И вообще там есть все для жизни, - человеку ведь не так уж много нужно. Может, еще и уеду в деревню.
Я отметила, что Лиля во время съемок интуитивно выстраивает правильную композицию кадра. Бродя с камерой по монастырскому двору, она снимала все, на что падал глаз, - цветы, тополя, овчарку Рекса. Я увидела, что у нее к этому есть способности, ведь она, как оказалось, была еще и художницей, много лет посещала изостудию для взрослых.
Как-то нам с ней довелось снимать Пастырскую конференцию в зоне отдыха.
В самой конференции, как обычно, мало чего интересного. Как сказал один священник, "обсудив Иисуса Христа, пошли на кофеечек".
Зато на улице стояла шикарная осень, или «бабье лето». В перерывах мы с удовольствием бегали с камерой по лесу и по берегу Оби за красно-желто-зелеными пейзажами. Было фантастически красиво.
- Как мне нравится этот клен! – говорила Лиля, показывая на дерево с красными резными листьями. – Сейчас, когда листиков мало, кажется, что они зависают в воздухе, а стволики такие четкие...
- Сроду бы не обратила внимания, – изумилась я.
- Это надо заметить, – серьезно сказала Лиля.
Она и правда как-то по-другому все видела.
На этой конференции наш епископ много говорил о грядущем юбилее – столетии новосибирской католической общины.
- Все организации должны подумать, как они могут проявить себя на этом торжестве. Вот, помню, когда была Месса освящения Кафедрального собора…
«Сейчас опять скажет, что «Кана» ничего не сняла – по гроб жизни теперь будет вспоминать!» - подумала я.
(«Ничего» - это битых два часа съемок. Однако отец Епископ все равно был разочарован "халатной" работой студии, при каждой встрече припоминая мне об этом. Почему именно мне? – да потому что я единственная уцелела из той первоначальной компании, хотя к тем съемкам не имела никакого отношения).
- Спорим, что он сейчас скажет, что «Кана» ничего не сняла! – быстро зашептала я Лиле на ухо.
- На что?
- А есть у тебя что-нибудь вкусное?
- Конфета в пальто, - растерялась Лиля. – А почему ты так уверена, что он так скажет?
- Спорим? Скорее! А еще на апельсин с булочкой! Их дадут нам на обед, – я протянула Лиле руку.
Не успели мы разбить рукопожатие, как Владыка грозно подытожил всю свою предыдущую речь:
- …А «Кана» ничего не сняла!
И не мог понять, почему мы обе на галерке давимся от смеха.
Зато когда я столкнулась с ним в дверях, вынося с обеда полные руки проспоренных деликатесов, я радостно поблагодарила его:
- Спасибо, спасибо, отец Епископ!
- За что? – удивился Владыка.
- Вы сказали, что «Кана» ничего не сняла, и я выиграла у Лили столько вкусного! В следующий раз я поспорю с кем-нибудь на большую сумму. А вообще - мы могли бы с вами работать вместе! - и, вконец распоясавшись, я хулигански подмигнула ему.
Никогда не видела, чтобы Епископ так смеялся.
Кстати, больше я от него не слышала про «"Кана" не сняла».
* * *
Наш Епископ, фактический хозяин студии, обожал немецких бабушек. Те еще помнили поволжское благочестивое детство и огромные готические храмы вдоль берега Волги. Пережив ужас переселения, голод, смерть близких, лесоповал, но сохранив в подполье традиции веры, они вырастили кучу детей. Их оставалось все меньше и меньше.
Мы с Лилей получили задание снять одну из них – бабу Циту, которой за девяносто лет. Для этого отец Алекс захватил нас с собой, когда на машине поехал служить в алтайское село Тальменку.
Честно говоря, я не особо верила в успех замысла. Во-первых, Лиля толком не знала камеры. Во-вторых, бабушка Цита уже сильно болела. В-третьих, ее пожилая дочь на этот день наняла мастера, чтобы обшить дом сайдингом, и ей было не до нас. Тетка не скрывала своего неудовольствия по поводу Мессы, которую монахини захотели провести прямо у бабушки в комнате. А в свою очередь я нервничала от того, что бабушкина комнатка темная, крохотная, некуда поставить камеру.
В общем, все против нас. Надежда только на чудо.
Но раз была Месса, то было и чудо. Была святая бабушка, был Иисус под видом хлеба и вина, был красивый молодой священник-немец, тоже из ссыльных, и был Святой Дух.
Правда, когда мы записывали синхрон старушки, я ни слова не понимала, потому что все вопросы отец Алекс задавал по-немецки, и ответы соответственно были на немецком. Магнитик от микрофона вдруг провалился бабушке за шиворот черного платья, и мне пришлось самой держать микрофон на вытянутой руке около ее морщинистого лица.
«Боже, про что она так долго говорит! Я совсем не контролирую ситуацию», – переживала я, изнемогая от усталости.
А слепая бабушка все рассказывала и рассказывала про Поволжье, про ссылку. В процессе жестикуляции наткнулась на мою руку:
- Кто здесь?
- Это Ольга, - успокоил ее отец Алекс.
Баба Цита погладила меня по руке, продолжая свой рассказ. И рука перестала болеть...
Правда, нам с отцом Алексом еще придется изрядно попыхтеть над переводом. Я задним числом наконец выясню, про что говорила баба Цита: как она и ее дети голодали на поселении, побирались, болели, но ни один из них не умер. Про то, как Цита уповала на Бога, и как Господь помиловал всю семью.
Лиля сняла ее лицо крупным планом. Меня потрясли глаза, несмотря на то, что они уже не видели: в них было детское удивление и радость. Это были глаза святого счастливого человека, который не боится смерти.
Сюжет родился легко.
Сестра Мария рассказала нам, что Цита заболела еще лет тридцать назад. А было ей уже за шестьдесят.
- Кто же будет меня хоронить? Священников-то нет! – волновалась бабушка.
- ...Для нее это была прямо проблема, - рассказала монахиня. – Она думала-думала, наконец решила записать свои похороны на аудиокассету – весь обряд, все песни, все молитвы. Интересно, что она на кассете говорила о себе в третьем лице – «несут ее», «оплакивают ее». Она представляла себе это так: все родные соберутся на похороны и, включив магнитофону, пропоют вместе с ней все нужные песни!
Но случилась неприятность: в дом залезли хулиганы и кассету украли - вместе с магнитофоном, в который она была вставлена!
Тогда баба Цита записала новую кассету. Техническую помощь ей оказал внук Ваня. В конце «похорон» на кассете даже звучит бабушкин голос: «Ваня, выключай!» (Умора!)
Монахини переписали эту кассету для себя - это реликвия, такое мощное свидетельство веры.
А Цита сказала, что теперь она совсем не боится умирать, потому что сейчас много священников, и ее найдется кому похоронить без кассеты.
Фильм «Как я себя хоронила» стал первым фильмом, который я смонтировала из Лилиных съемок. Мы обе не ожидали, что он получится таким трогательным.
* * *
А все это время в «Кане» не утихала «мышиная возня» интриг.
Каждый новый пришелец был «котом в мешке». На каждого такого «кота в мешке» я, как редактор, возлагала огромные надежды. О том, что они не сбылись, становилось ясно через пару месяцев, когда этот «кот» осваивался и вылезал из «мешка». К этому времени он успевал обучиться на студии компьютерному монтажу или съемке на камере.
«Кот» теперь хотел больших денег. Или хотя бы руководящей должности. Но кем хотел руководить? Как правило, мной – надо же кому-то дело делать. «Кот» интриговал. С переменным успехом. Порой у «Кота» даже получалось взгромоздиться на какую-то придуманную им вышестоящую должность и некоторое время отчитываться моей работой. Но, как правило, недолго. В конце концов «Кот» уходил на все четыре стороны. Приходил новый.
Но вот на студии появилась Лиля, вроде бы настоящая христианка и старательный работник. Ну не чудо ли! И что, неужели «Кана» наполнилась молитвами, идеями, Святым духом, любовью?
...Стоп, стоп! Ни-че-го подобного не произошло. Мечты остались мечтами… Весь этот гниловатый "католический" народец не столько работал, сколько интриговал, клеветал, плел заговоры... То, что происходило в «Кане» по отношению ко мне, могу назвать только одним словом – «травля». К сожалению, травля происходила с молчаливого согласия Лили.
Нет, она не проявляла специальной активности. Обыск в моем столе, распускание сплетен, провокации – это не она, это другие. Но Лиля обо всем была прекрасно осведомлена.
Так я и не поняла, в какой момент Лиля из единомышленницы и преданной ученицы превратилась в моего злейшего врага. И почему так случилось...
- Лиля, я понимаю, что у каждого из них есть своя выгода, чтобы выжить меня, но ты-то почему против? - не выдержала я как-то раз. - Мы ведь ни разу не поссорились!
- А может, мне за других обидно!
Тем не менее Лиля не гнушалась обращаться ко мне за профессиональными консультациями, параллельно наговаривая на меня начальству…
- Студия не развивается, пока ОНА здесь, – говорила Лиля. - А я хочу развиваться, поэтому останусь только тогда, если уйдет ОНА.
Мой разум отказывался это воспринимать.
* * *
Когда меня пригласили на съемки в приходы на юге России, я предложила Лиле поехать со мной в качестве оператора. Она не могла не согласиться – она сама родом с Юга, и ей предоставлялась возможность побывать в родных краях.
«Может, помиримся в дороге», - размечталась я (мне казалось, что Лиля стала жертвой какой-то дьявольской зомбификации).
В поезде Лиля постоянно переписывалась при помощи эсэмэс-сообщений по мобильнику. Ждала какой-то важной информации. И дождалась - я поняла это по торжествующему взгляду, полному ненависти, который она бросила на меня. Она уже что-то знала, чего не знала я, но мне не сказала.
«Наверное, принято какое-то решение насчет меня", - догадалась я.
Но я тут же запретила себе об этом думать. Доделать бы дело как следует.
Мда... Мне предстояло целый месяц жить и работать с человеком, который меня ненавидит без объяснения причин...
Кстати, трудно с Лилей пришлось не только мне.
Лиля завела моду молчаливо демонстрировать священникам, принимавшим нас в своих приходах, свое неодобрение. Взрослые дяди терялись, расстраивались, как дети, пытаясь угадать, чем успели ее обидеть.
Так, молодой настоятель Ростовского прихода даже попытался выяснить у меня, что не так. Кажется, Лиля осуждала его за то, что он не придерживался достаточно бедного, по ее мнению, образа жизни, и за излишнюю в ее понимании веселость. Так или иначе, но в один прекрасный момент ему надоело жить под домокловым мечом немой укоризны в больших глазах, и он нас обоих попросту... выпер!
Я не выдержала:
- Ты это специально людей на уши ставишь? Да рядом с тобой трудно дышать! Прекрати, не мешай мне работать, а то дома я тебе устрою такую головомойку!
Странно, но угроза подействовала: фокусы исчезли, и рабочая атмосфера восстановилась.
* * *
Кроме Ростова, мы побывали в Саратове, Таганроге, Новочеркасске, Азове и других городах и селах, и везде нас душевно принимали.
Один раз на машине со священником случайно заехали аж в Краснодарскую область, - как раз в ту станицу, где у Лили живут родственники. Несмотря на то, что мы до самого вечера мы были заняты на съемках, ей удалось с ними созвониться, - одна из местных католичек сообщила нам их номер, - и Лилиной радости не было предела.
А в Азове мы встретили Лену и Максима, героев старого сюжета, который мне когда-то довелось смонтировать. Максим – бывший наркоман, а Лена – главная активистка прихода. Мы не были знакомы лично, но при встрече бросились друг к другу, как родные. И вообще на нас в изобилии сыпались подарки судьбы в виде интересных сюжетов, чудесных людских историй, забавных ситуаций.
Между делом я заметила, что у Лили явно пошла какая-то ломка. Вначале она мучительно старалась поддерживать в себе огонек ненависти ко мне. Как вдруг, увлекшись работой, мы стали общаться дружно и весело. Не могла она не видеть, что я реально хороший профессионал, в чем лишний раз убедилась на Юге.
Спохватившись, взяв себя в руки, Лиля заставляла себя вернуться на прежние позиции. Наутро я снова натыкалась на полный ненависти взгляд... (Кажется, Лиля уже была в курсе, что меня скоро выгонят).
- Лиля, у нас есть два часа перерыва. Пойдешь на море?
- Нет! – легла на диван лицом к стене.
А на следующий день сама попросила:
- Ольга, возьми меня на море.
...На пляже я купалась, а Лиля все смотрела и смотрела на серо-голубую гладь Азовского моря и на безмятежное небо. Опять она видела то, чего не видела я.
- Как я хочу порисовать море! – сказала она. – У моря совсем другой цвет, чем у неба, и вообще – воду надо рисовать по-другому, чем воздух.
- А как? – заинтересовалась я.
- Этого так не объяснишь...
В Азове на молитвенном собрании священник попросил каждого из присутствующих, включая нас, поделиться мыслями по поводу Евангелия. Не помню, какое в тот раз было чтение, но мне в память почти дословно врезалось все, что сказала тогда Лиля:
- Очень трудно быть настоящей христианкой. Мешают друзья, которые ждут от тебя определенных действий. И когда я делаю так, как они хотят, мне кажется, я пропускаю что-то важное …
Вот что она сказала.
Мы вернулись в Сибирь почти примирившимися.
* * *
При первой же возможности я записалась в Лилину изостудию – уж очень мне хотелось узнать, как правильно рисовать воду и небо.
А вот из привезенных с Юга видеоматериалов я почти ничего и не успела смонтировать: в в это самое время меня выгнали из «Каны».
Зато Лиля получила мою должность...
...После этого мы столкнулись один только раз, на изостудии, где я теперь пропадала все свободное время.
Лиля как раз заканчивала рисовать натюрморт.
- Я что, заняла твое место? – обернулась она, заметив, что я подошла.
Я кивнула: в своей группе я тоже рисовала эти горшки именно с этого ракурса. Лиля быстро сгребла мелки, освобождая для меня мольберт.
«А ведь так и есть: да, ты заняла мое место, – подумала я, доставая свою сангину. – В «Кане»...
Через год, поселившись на маленьком острове в Таиланде, на берегу океана, почти каждый день я буду рисовать морские пейзажи с натуры - небо, воду, облака, яхты. Я уже в курсе, как надо рисовать воду...
"Кстати, именно об этом мечтала Лиля, - вдруг вспомнила я. - Странно, но вроде как я тоже «заняла ее место»? Какая-то ирония судьбы..."
* * *
- ...А ты знаешь, что Лиля стихи пишет? – как-то спросил меня художник, наш учитель.
- Нет...
- Вот, почитай! Хорошие стихи, – и он, порывшись в своем художественном беспорядке, достал для меня тоненькую книжку с авторскими графическими иллюстрациями.
Да, стихи были хорошие. О горах. О любви. О Боге. Красиво.
И мне вдруг стало ее жаль. Я уже слыхала, что после моего увольнения Лиле устроили такую же травлю, как и мне…
«Как же трудно с такой душой ей будет пережить все, что она сделала мне», - подумала я.
И больше на нее не сердилась.
Ко Самуи 2009
Подписаться на:
Сообщения (Atom)