Совпадение имен и названия - дело чисто случайное, если что:) Да и насчет вымысла - имею право:)
Это история создания одного фильма. Он так и назывался – «Бисерные бусы». Я думала, я в нем режиссер, а я в нем - главный герой, - уж не знаю, то ли положительный, то ли отрицательный.
А потом меня уволили - по якобы моему собственному желанию. В общем, как ни болел, а умер.
Но до этого я ни сном ни духом не ведала, во что ввязываюсь.
***
С Ниной и ее дочкой Лерой я познакомилась на встрече общины Ал-Анон при католическом приходе. Там я впервые услышала о модной методике двенадцати шагов по преодолению зависимоcти и созависимости.
На ознакомительную встречу в приходе я попала совсем случайно.
«Разузнать бы все для Люськи - пригодится, если решит покончить с запоями», - пришло мне в голову.
Набралось с десяток несчастных женщин – вдовы и одиночки, матери наркоманов и инвалидов, жены и взрослые дочери алкоголиков. На каждом лице одинаковый усталый взгляд, в котором застыло чувство вины и страх. В общем, «извините, что живу!»
«Где-то я недавно видела такой взгляд», - подумала я и вспомнила – в зеркале. Абсолютно такой же беспокойный взгляд. Хотя у меня в семье нет ни наркоманов, ни алкоголиков. Ну, отец пьет, но он пьет далеко – в Израиле.
- У тебя папа живет на Святой Земле? – обычно восхищаются священники.
- Да, он там пьет, – отвечаю я. Чем Святая Земля хуже других мест? И пусть лучше пьет там, чем поблизости.
- А у тебя какие проблемы? – спрашивают женщины. Они сами охотно делятся своими. Было б с кем поговорить.
- У меня зависимость от работы, - говорю я.
Они с удивлением смотрят на меня и не понимают.
- А где ты работаешь?
- В католической киностудии…
- А ты замужем?
- Да…
- Муж пьет?
- Нет…
- А дети есть?
- Взрослая дочка.
- У ней все нормально?
- Да, она джазовая певица.
Бабы с ненавистью смотрят на меня. Думают, я с жиру сбесилась. А на самом деле я чуть с ума не сошла…
***
На студии «Кана» я работаю больше десяти лет, можно сказать, «стояла у истоков». Начинали мы с крутыми польскими профессионалами, которые меня с нуля обучили телевизионному делу и, между прочим, очень ценили.
Начало были воодушевляющее - куча прекрасных фильмов, клипов и передач, да еще при ничтожно малых финансовых затратах. «На Святом Духе!» - сказали бы христиане.
А потом все изменилось в худшую сторону. Вместо уехавших польских телевизионщиков пришли с улицы случайные люди с обычным желанием заработать. Что касается денежных вложений – тех стало еще меньше. А самое плохое – наступил дефицит «Святого Духа».
При таких исходных данных снять что-то стоящее про Бога – это или чудо, или фокус. Тем не менее на фоне интриг, скандалов и отсутствия денег еженедельно выходили в эфир и распространялись по российским приходам вполне приличные фильмы и передачи.
Но чем дальше, тем труднее было поддерживать работу в «Кане». Вышло так, что из всей «старой гвардии» осталась я одна и, грубо говоря, стала здорово мешать остальным. Оператор хотел получить доступ к аппаратуре и тайком делать на ней рекламу; журналист – подучиться кое-каким премудростям и свалить на «большое» телевидение, компьютерщик – просто обустроить свою задницу и в рабочее время делать левую продукцию, водитель - таксовать в рабочее время на наших стареньких жигулях. А я, как исполнительный директор, мучительно старалась сдвинуть с места всю эту неповоротливую махину...
Как правило, возглавляли студию иностранные священники, люди настолько же наивные, насколько некомпетентные. Их акцент срабатывал не на пользу дела: он порождал у пришедших со стороны непомерные претензии на завышенную оплату в валюте, а наивность провоцировала желание облапошить «дурака-иностранца».
Однако эти священники, то и дело сменяющие один другого, прислушивались к моему мнению, все-таки я старожил студии. Понятно, что остальные пытались удалить меня с игрового поля, не гнушаясь ни интригами, ни клеветой, ни провокациями.
Я ездила в командировки, монтировала фильмы, придумывала передачи. Но я была почти в одиночестве, билась, как в липкой паутине, и немудрено, что в конце концов заболела. Душевно и физически. На меня страшно стало смотреть. Затравленное выражение лица, неухоженная внешность, усталая походка.
Но когда на встречах Ал-Анона я слушала, о чем рассказывают женщины, мне начинало казаться, что мои проблемы на работе – это ерунда по сравнению с их бедами. Непреходящий страх, безденежье, побои, ненависть, одиночество, зависимость от домашнего монстра – или наркомана, или алкоголика – вот из чего состоит жизнь многих из них. Они не жили своей жизнью – они выживали, при этом чувствовали себя виноватыми за свою судьбу.
* * *
Сначала группа сдружилась. Мы не только шли по программе психического выздоровления, но и морально поддерживали друг друга.
Каждое воскресное занятие начиналось с теории. По специальным книжкам мы продвигались «шаг» за «шагом», обсуждали тезисы с позиции своей жизни.
- Мы должны принять свое бессилие перед проблемой, обратиться к Высшей Силе за помощью, а потом учиться прощать, любить и жить собственной жизнью – в этом и состоит спасение, - учила Лида, самая продвинутая в этом деле. Так просто и так сложно…
А женщинам хотелось просто поговорить, посоветоваться. Но модератор пресекала все попытки отклониться от темы.
- Поговорим во время чаепития, - прерывала Лида.
Я заметила, как от недели к неделе люди менялись. Кто молчал, тот разговорился. Кто плакал, заулыбался. Кто держался на «вы», перешел на «ты». Кто одевался кое-как, начал наряжаться и подкрашиваться. Кто-то нашел работу. Другая построила домашнего монстра. Мы открывались друг перед другом, жалели и даже любили. Вернее, учились любить и принимать такими, какими есть. А какие мы есть?
То одна, то другая устраивали беспричинные истерики.
- Я попросила у вас совета, а вы мне морочите голову! Что значит «я сама должна принять решение»?! – кричала одна. – Я к вам больше не приду! - И не пришла.
- У меня своих проблем хватает, а меня здесь нагружают еще и чужими! – возмущалась другая. – Мне с вами некомфортно, я к вам больше не приду! – но пришла. Через месяц.
Лидер группы, сама вдова алкоголика и мать наркомана, спокойно реагировала на поведение такого рода.
- Пусть к нам приходит только тот, кому это действительно помогает. Каждый способен выбрать свой путь. А мы с вами на этих примерах поучимся без осуждения признавать за каждым право выбора на посещение, на истерику, на оценку событий.
* * *
Среди этих женщин Нина выделялась спокойствием, выдержкой и серьезным отношением. Она аккуратно посещала все занятия и готовилась к ним. Меня поразило, что она составляла дома конспекты!
Черноглазая, коротко стриженая, худенькая, всегда в джинсах, она казалась не мамой, а старшей сестрой своей двадцатипятилетней дочки. Ее Лера была красавицей с иконописным личиком. Но, к сожалению, она была больна эпилепсией...
У Леры не было друзей, несмотря на огромные серые глаза и длинные темные волосы. В приходской молодежной группе избалованная девушка не ужилась. Ее капризы и агрессивные вспышки отталкивали даже наиболее самоотверженных католиков, готовых опекать больную.
Поэтому на встречи Ал-Анон ходили обе.
- Ей надо научиться жить со своей болезнью и с окружающими, - объясняла Нина.
Кроме того, эта группа давала одинокой девушке какой-никакой опыт общения.
- О, Лера пришла, – встречаю я ее у двери.
- Могу и уйти! – грубит в ответ.
Делаю вид, что ничего не произошло. Мать бросает на меня быстрый взгляд.
На следующем занятии Лера преувеличенно искренне и затянуто просит у меня прощение.
«Неизвестно, что лучше – ее агрессия или такое «покаяние», – подумала я. - Матери памятник надо поставить за ее терпение».
Выдержка – это у Нины профессиональное. Она всю жизнь проработала в милиции, пока не ушла на пенсию и посвятила жизнь дочери. Они живут тяжело, на ее милицейскую пенсию - от мужа-алкоголика мало толку.
- От того, что мы постоянно вместе, мы страшно раздражаем друг друга, - жалуется Нина. – У Леры бессознательный бунт против вынужденной зависимости от меня, и она капризничает и изводит меня! У нас с ней какая-то безвыходная ситуация: она не может работать, потому что с ней в любой момент может случиться приступ, а я не могу, потому что мне невозможно оставить Леру одну!
Нам всем ужасно жаль и Нину, и Леру. Но чем тут помочь?
- Лера на самом деле очень талантливая, она хорошо рисует, - рассказывает нам Нина. – А какие она плетет украшения из бисера!
Лера приносит свои изделия, чтобы нам показать, – бусы, колье. Голубые, белые, красные. В самом деле, очень красивые. Кое-кто ей заказывает сплести такие же к костюму. Лера с удовольствием соглашается.
- Она могла бы этим зарабатывать деньги, - предполагаю я, рассматривая тонкую работу.
- Но она не хочет брать деньги от членов общины, - говорит Нина.
Лере за труды дарят шоколадки и конфеты. Она и этому довольна.
- Жаль, что молодая девчонка сидит дома целыми днями, - раз посетовал кто-то за чаем.
- Может, она хочет рисовать? Я хожу в изостудию для взрослых, и там очень хороший преподаватель. Я могу ее привести туда, - предлагает Лиля, молодая девушка, моя коллега (она работает у нас в «Кане» дизайнером).
Через некоторое время Нина на занятии уже показывала нам первые рисунки Леры. Затейливый орнамент, выполненный желтым и фиолетовым цветами.
- Потрясающе! - мы хором порадовались за Леру.
У нее появился собственный круг общения, она стала реже к нам забегать на междусобойчик, зато ее настроение улучшилось. И Нина этому радовалась.
- Говорят, если вылечить эпилепсию, то кто же будет создавать шедевры живописи и писать стихи? – размышляла вслух Нина. - Это болезнь творческих людей! После приступов Нина рассказывает, что летала в других мира... Она сейчас работает над композицией на космическую тему...
"Еще чуть-чуть – и она станет гордиться Лериной болезнью", – подумала я.
- А давайте вместе молиться друг за друга, – предложила я. – Конечно, Высшая Сила – это хорошо, но ведь все мы католики. Не повредит просто после занятия вместе прочитать за нас «Отче наш»! – и всем понравилась эта идея.
Позже я не раз об этом пожалела: «А не с этого ли начались наши проблемы?»
* * *
Умные люди говорят, что не стоит смешивать общинные дела с дружбой.
Вот и мы слишком много узнали про личные дела друг друга, молились после занятий, созванивались среди недели, чтобы узнать, как друг у друга настроение. Наконец, пытались помочь друг другу и в житейских делах. Например, с работой.
- Уйду из института - больше не хочу преподавать немецкий, пойду на курсы парикмахеров! – объявила как-то Люда.
- А на что будешь жить?
- Не знаю!
Люда – скуластая голубоглазая блондинка. Она выглядела бы настоящей красавицей, если бы не кислое выражение лица и не истеричные нотки в голосе.
- Иди к нам на киностудию, - пригласила я. - Нам как раз нужна телеведущая в Католический видеожурнал. А с твоей внешностью ты вполне можешь стать нашим "лицом". Вот тебе и подработка!
Лена неожиданно быстро согласилась.
А потом согласилась и Нина. Как-то она пожаловалась на нехватку денег, и я подумала, что она могла бы заниматься нашим киноархивом. С ее аккуратностью, точностью и собранностью у нее должно получиться.
- Что ж, эта работа мне знакома, - одобрила Нина. – Я много лет проработала в статистике.
Кстати, Нина давно знала о моих проблемах на студии.
- Чем ты так расстроена? – спросила она меня как-то раз.
Я вкратце рассказала о том, как у меня из стола украли письмо к директору, в котором я по его просьбе изложила ситуацию на студии.
- Содержание стало общим достоянием, некоторые обиделись на меня. Но никому не пришло в голову, что это письмо в принципе не подлежит обсуждению – оно же чужое, – пожаловалась я. - И кто его спер?
- А ты проанализируй, кто из сотрудников метит на твое место, и ты поймешь, кто украл письмо, – спокойно сказала Нина.
«Вот что значит милиционер!» - восхитилась я.
Мне нравилась ее сдержанность, а еще какое-то материнское ко всем отношение. Мне захотелось, чтобы такой уравновешенный человек присутствовал на студии, и я пригласила ее работать у нас.
- Да, но что делать с Лерой? – сказала Нина. – Ведь я не могу ее дома оставить!
- А пусть приходит с тобой, - если что, мы ей тоже найдем дело, - успокоила я ее.
И Нина пришла к нам на работу. Вернее, Нина с Лерой.
* * *
В отличие от Нины, Лера немного знала компьютер. Она обучила мать печатать, работать в программе. Они вместе просматривали все фильмы с сюжетами и хронометрировали. Время от времени задавали мне вопросы. Вопросов пока возникало много, и я старалась проявлять терпение.
В целом я была довольна. На студии появились добросовестные работники.
- Спасибо тебе, - часто повторяла Нина. – Я так просила Бога об интересной работе!
- Я тоже так рада, что я теперь работаю, – говорила мне Лера. – У меня теперь есть начальник! Как у людей! Ты мой начальник!
Лера ходила за мной как хвостик. Меня это уже начало тяготить.
«Зато у нее все налаживается», - думала я.
А все это время на студии не прекращалась мышиная возня.
Оператор Алексей во всеуслышание отказался со мной работать из-за того злополучного письма – якобы обиделся на то, что я в нем выразила недоверие к нему. Федор заявил, что если Алексей уйдет, то он уйдет вместе с ним. Лиля неожиданно примкнула к ним, сказав, что она хочет развиваться, а от меня она уже получила все, что могла. Люда пожаловалась, что я "придираюсь к ней, потому что хочу выжить с работы"... И все они поставили ультиматум директору-американцу: или он убирает меня из студии, или они вместе уйдут, громко хлопнув дверью...
Самое смешное, что директор пошел у них на поводу со словами «А что делать! Придется уволить».
- Но вы же сами попросили меня написать это письмо!
- Да, но зачем ты так резко написала?
Я была в отчаянии.
"Доделать бы фильм, пока не уволили", - и я заперлась в монтажной.
...Ночью мне приснился ответ на вопрос, кто рылся в моем столе и украл письмо. Ну конечно, это Федор.
Актер по образованию, он обладал особенной силой убеждения. За ним шли без рассуждения, прав он или нет.
Я видела, как он ходит шушукаться и к Нине.
«Вербует», - подумала я.
Но я была уверена в ее порядочности. К тому же она так меня благодарила.
* * *
Этот сценарий я придумала еще тогда, когда впервые увидела Лерину картину. На большом листе – три фазы движения человеческой фигуры: коленопреклоненная и плачущая, затем выпрямляющаяся и, наконец, устремленная ввысь, крылатая. Называется «Ангел».
Не то чтобы картина мне понравилась. Просто я порадовалась за Леру. Во-первых, нарисовано профессионально, во-вторых, оптимистично - и слава Богу!
И я решила снять о ней фильм. Про ее болезнь, про то, как она научилась плести бусы из бисера, как поняла, что может своими руками создать что-то красивое. Про то, как она пришла в церковь, и как ее Бог ведет по жизни.
Про то, как она начала рисовать, как творчество помогает ей в исцелении.
И про Нину, как ей помогают люди и Бог справляться с болезнью любимой дочки.
- Вокруг нас много больных людей, и, может быть, этот фильм послужит им утешением и даст надежду, – сказала я, когда уговаривала их на съемки.
- Да, нам есть что сказать этим людям, - решает Нина. – Лера, ты согласна?
- А у меня получится?
- Конечно, - обещаю я. – Мы вместе сделаем интересный фильм.
* * *
А дальше все пошло как по маслу!
Оператор Алексей неожиданно согласился участвовать в проекте. Я уж было начала надеяться на то, что он покончил с ролью обиженного. В указанный день и час мы с ним приехали к Нине с Лерой.
- Снимем, как Лера плетет бусы из бисера, - даю я первое задание Алексею.
Марина с готовностью высыпает на стол разноцветные бусинки.
- А вот эти красные бусы я подарила маме!
- Нина, можешь их примерить? На тебе как раз красная кофточка!
И Нина по команде Алексея охотно и без стеснения крутится перед зеркалом. Очень мило!
Алексей снимает также всех четырех кошек, которые живут в этой квартире.
- Девчонки, девчонки, - кричит им Нина, раскладывая сухой корм по мискам, и кошки сбегаются со всех квартиры на кухню – серая, черная, персидская и полосатая. Очень забавно!
- В нашей квартире нельзя всуе произносить слово «девчонки», - объяснила Нина. – Кошки сразу сбегаются - думают, что их сейчас будут кормить!
Снимает на камеру Лерины картины. Вся стена в натюрмортах – грузинский, китайский и индийский. Над кухонным столом – белые хризантемы пастелью. Молодец!
- А где та картина с ангелом? – интересуюсь я.
- Она на выставке в институте, - говорит Нина.
- Это даже хорошо: мы туда заедем вместе и прямо там снимем. Мне она нужна.
Нина по моей просьбе показывает старые фотографии, где она молодая: большеглазая, кокетливая, стройная. На коленях - маленькая Лера. Эпилепсии у ребенка еще нет в помине.
«Какая красотка! - подумала я про Нину. – И ведь черты лица не сильно изменились, но почему-то уже совсем не выглядит красивой!»
- Ты знала, что была красавицей? – спросила я.
- Нет, - покачала она головой. - Если бы знала, может, жизнь бы по-другому сложилась.
- А в каком звании ты ушла на пенсию?
- В звании майора.
- Это высокое звание? – спрашиваю я.
- Довольно-таки высокое, - вступает в разговор Алексей и иронично смотрит на меня.
Света достает фотографию, где снята в милицейской форме. Лицо красивое, но уже строгое, безликое, без макияжа, волосы коротко стриженые, уши без сережек.
- А нам, во-первых, нельзя фотографироваться в украшениях. Во-вторых, когда я узнала, что Лера больна, я поняла, что все эти золотые побрякушки – это все не нужно. У меня внутри все перевернулось... И я все продала!
- А ты могла бы все это сказать еще раз на камеру?
Мы снимаем синхроны Леры и Нины. Я задаю вопросы таким образом, чтобы получить по рассказу от каждой.
«Удача, что Лера не отказывается говорить о своей болезни», - думаю про себя.
- Когда я узнала, что у меня эпилепсия, то почувствовала такую обиду: ну почему именно у меня? Чем я хуже других!
Она рассказывает, как стала ходить в церковь и как нашла там новых друзей. Как научилась плести бусы и решила сделать подарок маме. О своих непростых отношениях с матерью она тоже говорит очень откровенно и понятно:
- Я знаю, что без мамы я не проживу, я не могу даже выйти никуда без нее, одна, но эта ситуация меня напрягает, и я часто срываюсь, а потом чувствую себя виноватой.
Очень тепло рассказывает она про изостудию и про то, как поднимают ей дух успехи в живописи.
Нина тоже говорит очень искренне и открыто. Про работу в милиции, про моральную поддержку в церкви, про Лерину болезнь. Она даже плачет по ходу, правда, просит это вырезать.
Зато с большой охотой она рассказывает про Лерино рисование.
- В детстве Лера закончила художественную школу, но рисовать не полюбила. А когда она попала к Виктору Кузьмичу, она с таким увлечением вернулась к этому делу! Раньше она рисовала только черным карандашом. А этот художник научил ее видеть цвет.
Я очень довольна. Руки уже чешутся помонтировать, но нам надо еще доснять выставку. Договариваемся на следующей неделе.
* * *
Тем временем Лиля по моему заданию снимает Леру на камеру в изостудии .
Я в восторге! Мне понравился учитель – добрый синеглазый седой дядька, который умеет словами объяснить, как выбрать цвет, удалить или приблизить предмет. Мне понравилась и сама студия – крохотный кабинет, увешанный картинами, заваленный гипсовыми античными головами и фрагментами колонн, экзотическими вазами, муляжами фруктов и цветочными букетами. Классный такой творческий беспорядок! В каждом углу стоит по натюрморту. Один из них я даже узнала – грузинская постановка с гранатом и кинжалом, который я видела у Леры. Видимо, она ее уже дорисовала.
- Чистые цвета прут у тебя на первый план, - учит художник Леру на Лилиных съемках, - Если хочешь отдалить, или разбеливай, или добавь черненького, - и сам садится за Лерин мольберт и ее кисточкой правит вазу. И действительно фон отодвигается, а ваза на глазах приобретает объем. Просто волшебство!
«Тоже хочу рисовать», - внезапно осознаю я.
* * *
На следующей неделе Леру в очередной раз кладут в больницу. На выставку решаем ехать без нее, но с Ниной. А потом заедем в больницу к Лере: навестим ее и поснимаем прямо там!
Получилось даже лучше. Алексей снял Нину на выставке в студенческой библиотеке – под картиной «Ангел». А в больнице он подкараулил, когда Лера вышла к матери, и они обнялись. Весь персонал с удивлением следил за нашими действиями.
- Ты видела на выставке моего «Ангела», тебе понравилась картина? – спросила меня Лера.
- Да, конечно.
- Так вот, я подарю ее тебе. Пусть это будет твой ангел-хранитель, и пусть он тебя защищает!
- Спасибо, дорогая!
Я заметила, что в тот момент Нина очень странно посмотрела на Леру, но тогда не придала этому значения.
* * *
Директор выглядел очень виноватым. Он похвалил фильм и сказал, что оставляет меня на студии. Но мне этого мало.
- Отец Ярослав, это был последний раз, когда вы затеяли мое увольнение без всякой причины, а я в очередной раз вас простила. В следующий раз я уйду сама!
Бедный американец кивнул головой, он сегодня со всем согласен и обещает больше не вестись на провокации. Но победа ли это?
Сотрудники не скрывали своего разочарования. Они возлагали большие надежды на то, что меня выгонят. А тут мои акции даже подросли: директор опять без конца бегает ко мне советоваться по разным делам, и мы вместе просматриваем готовую продукцию.
А у Нины вдруг неожиданно для меня появилась манера говорить маленькие гадости:
- У тебя тени над глазами размазались. Сотри и никогда больше ими не мажься, – и голос у нее стал каким-то ехидным. - Они тебе не идут.
- Кто принес эти шоколадные конфеты? Ты? – она развернула бумажку, в которой была разломанная конфетка. – Ее, наверное, крысы на складе покусали!
- Возьми другую, – сказала я. Почему-то мне стало ужасно стыдно, будто я сама отъела пол-конфетки.
- Нет, я вообще не люблю шоколад, - и она с пренебрежением отодвигает мои конфеты.
Я показываю Нине свежеиспеченный фильм. Ее реакция меня ставит в тупик:.
- Тут у тебя музыка какая-то депрессивная – у Леры от такой начинаются приступы...
В нашей трапезной одна стена густо завешена иконами, другая голая.
- А с этой стороны пусто, - говорит как-то Лера после молитвы. – Натюрмортик бы какой повесить!
- Повесила бы лучше сюда своего «Ангела», – отвечает ей Нина и смотрит на меня с вызовом.
Почему-то без причины портятся и мои отношения с Лерой. Она больше не забегает ко мне в монтажерку и не улыбается мне. Наоборот, ходит мимо с гордо поднятой головой, не объясняя причин перемены.
А Нина ведет себя еще более непонятно. Под предлогом вопросов по работе она незаметно втягивает меня в посторонние и ненужные разговоры.
- Вот раньше Кана была – это да, а сейчас видно, что она умирает, – говорит она, опустив глаза, но внимательно наблюдая за моей реакцией.
- Это неправда: за последнее время вышла куча фильмов, они понравились и заказчикам и зрителям, - утверждаю я.
- Почему один человек делает все фильмы? – возмущается Нина. ("Один человек" - это я).
- А почему бы остальным не сделать своих фильмов? – отвечаю я вопросом на вопрос. – Пусть учатся – и будут сами делать свои фильмы.
- Ну, одним словом, умирает Кана… - и Нина вновь себе на уме смотрит в пол. – Надо нам всем собраться и обсудить кризис!
Я ничего не понимала. К чему работнику архива вообще затевать подобные дискуссии?
* * *
По "просьбам трудящихся" Епископ назначил собрание в курии, посвященное студии «Кана».
Вместо реального обсуждения дел мои коллеги говорили только обо мне. Столько клеветы, передернутых фактов и откровенного блефа сразу я никогда не слышала.
Но активнее всех выступала Нина.
«Странно, откуда же у нее ко мне столько злости?» - недоумевала я, слушая ее.
Нина выступила с настоящей обличительной речью в стиле Вышинского. Дескать, «музыка к ее фильмам депрессивно влияет на людей, а она, несмотря на замечания зрителей, отказывается заменить. А фильмы ее вообще никому не нужны…»
- И вообще она неадекватная – у нее мания преследования! Надо ее убрать! Мы все...
* * *
А что было потом? Депрессия. Отпуск без содержания. Духовные упражнения со священником, - мне хотелось вывести все это из себя и поскорее всех простить, чтобы не умереть от злости.
- Представь, что ты встретила Самого Иисуса, вот и расскажи Ему все, - предложил священник. - Интересно, что Он тебе ответит? Только ничего не придумывай, пожалуйста, за Него! - пошутил он.
- И все-таки что я не так сделала? Ведь не бывает так, что один прав, а все неправы! Раз они все против меня, значит...
- Почему это не бывает? Бывает, сколько угодно... Возьмем хотя бы Его случай...
...Во время бессонной ночи вдруг на краешек моей кровати тихонько подсел Иисус.
- Ну Ты-то хоть на моей стороне? - спросила я.
- Это ты на Моей стороне, - Иисус улыбнулся в темноте.
- Тогда почему все так?.. - я села на кровати.
- Поэтому, - Он пожал плечами.
- ...Как Вы думаете, отец, я все это сама придумала? - спросила я священника.
- Нет, конечно! - он серьезно посмотрел на меня. - Такое не придумаешь.
***
Когда я вернулась в Кану, там уже был новый директор - отец Веслав, тоже иностранный иезуит, поляк. Я его отлично знала: он был самым первым директором Каны, и его сняли за интриги и за развал работы. Короче, у меня не оставалось ни одного шанса. Зато на студию вернулись Алексей и Люда.
Через некоторое время директор назначил Нину менеджером, завел трудовую книжку на Леру, чтобы ей шел рабочий стаж. У Нины появился совсем другой тон – командный. Теперь она проводила планерки, отрывисто отдавая приказания.
Женщина по-чекистски профессионально формировала мнение отца Веслава и умело натравливала его на меня.
...Я так и не смогла понять причины, за что меня уволили. Какая-то истерика директора – в коридоре, при всех, не по делу – «нам не о чем разговаривать, вы уволены!!»
Пришлось-таки написать это заявление об уходе. Не сразу - после того, как я вышла из больницы.
Потом девять месяцев не работала. Пыталась устроиться, но все было бесполезно.
- Но ты же талантливый человек, как это ты не можешь найти работу? – удивлялись поляки.
А что тут скажешь: с католической историей в резюме практически невозможно попасть на светский телеканал. Меня даже на собеседование не стали приглашать. А потом я и вовсе перестала искать работу.
Мы с дочкой зимовали одни, поскольку муж был в Таиланде – учился на дайвмастера. Все эти месяц она меня кормила на свои ресторанные гонорары. Так что пение в ресторанах - это не так уж плохо!
А потом я и вовсе перестала искать работу.
* * *
В образовавшееся свободное время я пошла учиться рисовать – в ту самую изостудию, в которую влюбилась во время монтажа.
Это было счастье: мне там нравилось все – люди, краски, натюрморты, композиции, цветоведение. Я поняла наконец, что такое «видеть цвет».
Я прямо заболела рисованием – долгими зимними вечерами у печки я ставила композиции с цветами, фруктами, вазами - и рисовала натюрморты – акварелью, гуашью, пастелью. Весь дом постепенно оброс моими картинами в рамках. Я дарила их друзьям, родственникам. Дочка гордилась мной и поддерживала, как могла. Даже покупала мне краски и бумагу, цветы с фруктами. И это меня спасло.
В «Кане» я больше не появлялась.
* * *
- А как там наши враги?– спросила как-то Таня, моя подруга. - Пусть у них не будет торжества! - на самом деле она добрейший человек, просто слишком сильно переживала за меня.
Но о «Кане» я ничего не знала и не хотела знать.
- Ну нет, так нечестно, – сказала Таня. – Я-то хочу узнать! Узнать, что у них ничего не вышло. А то я чувствую себя так, будто мне не дали досмотреть кино!
- А я совсем не хочу досматривать это дурацкое кино, - сказала я, но соврала.
Как-то забарахлил компьютер, и я набралась решимости и позвонила технику Андрею.
- Я сейчас не могу говорить – я в ГИБДД, сдаю священнику документы на машину Каны. Кстати, ты в курсе, что Кану закрыли?
- Как закрыли? – ожидала чего угодно, только не этого. Почему-то расстроилась.
- А так: Веслав устроил собрание, забрал у всех ключи. С июня больше не работаем, сдаем дела.
- А как там наши?
- Филипп уже ушел сам - месяц назад. Люда давно уволилась – у нее открылась какая-то крутая болезнь. Лада будет заниматься закрытием организации.
А через месяц меня пригласили на работу в новый «епархиальный пресс-центр», который создали вместо закрывшейся студии.
Но у нас уже были куплены билеты на самолет до Бангкока. Я решила тоже поехать с мужем в Таиланд - благо он за это время стал инструктором.
В общем, вот такое кино.
Конец фильма...
Самуи 2008
Это история создания одного фильма. Он так и назывался – «Бисерные бусы». Я думала, я в нем режиссер, а я в нем - главный герой, - уж не знаю, то ли положительный, то ли отрицательный.
А потом меня уволили - по якобы моему собственному желанию. В общем, как ни болел, а умер.
Но до этого я ни сном ни духом не ведала, во что ввязываюсь.
***
С Ниной и ее дочкой Лерой я познакомилась на встрече общины Ал-Анон при католическом приходе. Там я впервые услышала о модной методике двенадцати шагов по преодолению зависимоcти и созависимости.
На ознакомительную встречу в приходе я попала совсем случайно.
«Разузнать бы все для Люськи - пригодится, если решит покончить с запоями», - пришло мне в голову.
Набралось с десяток несчастных женщин – вдовы и одиночки, матери наркоманов и инвалидов, жены и взрослые дочери алкоголиков. На каждом лице одинаковый усталый взгляд, в котором застыло чувство вины и страх. В общем, «извините, что живу!»
«Где-то я недавно видела такой взгляд», - подумала я и вспомнила – в зеркале. Абсолютно такой же беспокойный взгляд. Хотя у меня в семье нет ни наркоманов, ни алкоголиков. Ну, отец пьет, но он пьет далеко – в Израиле.
- У тебя папа живет на Святой Земле? – обычно восхищаются священники.
- Да, он там пьет, – отвечаю я. Чем Святая Земля хуже других мест? И пусть лучше пьет там, чем поблизости.
- А у тебя какие проблемы? – спрашивают женщины. Они сами охотно делятся своими. Было б с кем поговорить.
- У меня зависимость от работы, - говорю я.
Они с удивлением смотрят на меня и не понимают.
- А где ты работаешь?
- В католической киностудии…
- А ты замужем?
- Да…
- Муж пьет?
- Нет…
- А дети есть?
- Взрослая дочка.
- У ней все нормально?
- Да, она джазовая певица.
Бабы с ненавистью смотрят на меня. Думают, я с жиру сбесилась. А на самом деле я чуть с ума не сошла…
***
На студии «Кана» я работаю больше десяти лет, можно сказать, «стояла у истоков». Начинали мы с крутыми польскими профессионалами, которые меня с нуля обучили телевизионному делу и, между прочим, очень ценили.
Начало были воодушевляющее - куча прекрасных фильмов, клипов и передач, да еще при ничтожно малых финансовых затратах. «На Святом Духе!» - сказали бы христиане.
А потом все изменилось в худшую сторону. Вместо уехавших польских телевизионщиков пришли с улицы случайные люди с обычным желанием заработать. Что касается денежных вложений – тех стало еще меньше. А самое плохое – наступил дефицит «Святого Духа».
При таких исходных данных снять что-то стоящее про Бога – это или чудо, или фокус. Тем не менее на фоне интриг, скандалов и отсутствия денег еженедельно выходили в эфир и распространялись по российским приходам вполне приличные фильмы и передачи.
Но чем дальше, тем труднее было поддерживать работу в «Кане». Вышло так, что из всей «старой гвардии» осталась я одна и, грубо говоря, стала здорово мешать остальным. Оператор хотел получить доступ к аппаратуре и тайком делать на ней рекламу; журналист – подучиться кое-каким премудростям и свалить на «большое» телевидение, компьютерщик – просто обустроить свою задницу и в рабочее время делать левую продукцию, водитель - таксовать в рабочее время на наших стареньких жигулях. А я, как исполнительный директор, мучительно старалась сдвинуть с места всю эту неповоротливую махину...
Как правило, возглавляли студию иностранные священники, люди настолько же наивные, насколько некомпетентные. Их акцент срабатывал не на пользу дела: он порождал у пришедших со стороны непомерные претензии на завышенную оплату в валюте, а наивность провоцировала желание облапошить «дурака-иностранца».
Однако эти священники, то и дело сменяющие один другого, прислушивались к моему мнению, все-таки я старожил студии. Понятно, что остальные пытались удалить меня с игрового поля, не гнушаясь ни интригами, ни клеветой, ни провокациями.
Я ездила в командировки, монтировала фильмы, придумывала передачи. Но я была почти в одиночестве, билась, как в липкой паутине, и немудрено, что в конце концов заболела. Душевно и физически. На меня страшно стало смотреть. Затравленное выражение лица, неухоженная внешность, усталая походка.
Но когда на встречах Ал-Анона я слушала, о чем рассказывают женщины, мне начинало казаться, что мои проблемы на работе – это ерунда по сравнению с их бедами. Непреходящий страх, безденежье, побои, ненависть, одиночество, зависимость от домашнего монстра – или наркомана, или алкоголика – вот из чего состоит жизнь многих из них. Они не жили своей жизнью – они выживали, при этом чувствовали себя виноватыми за свою судьбу.
* * *
Сначала группа сдружилась. Мы не только шли по программе психического выздоровления, но и морально поддерживали друг друга.
Каждое воскресное занятие начиналось с теории. По специальным книжкам мы продвигались «шаг» за «шагом», обсуждали тезисы с позиции своей жизни.
- Мы должны принять свое бессилие перед проблемой, обратиться к Высшей Силе за помощью, а потом учиться прощать, любить и жить собственной жизнью – в этом и состоит спасение, - учила Лида, самая продвинутая в этом деле. Так просто и так сложно…
А женщинам хотелось просто поговорить, посоветоваться. Но модератор пресекала все попытки отклониться от темы.
- Поговорим во время чаепития, - прерывала Лида.
Я заметила, как от недели к неделе люди менялись. Кто молчал, тот разговорился. Кто плакал, заулыбался. Кто держался на «вы», перешел на «ты». Кто одевался кое-как, начал наряжаться и подкрашиваться. Кто-то нашел работу. Другая построила домашнего монстра. Мы открывались друг перед другом, жалели и даже любили. Вернее, учились любить и принимать такими, какими есть. А какие мы есть?
То одна, то другая устраивали беспричинные истерики.
- Я попросила у вас совета, а вы мне морочите голову! Что значит «я сама должна принять решение»?! – кричала одна. – Я к вам больше не приду! - И не пришла.
- У меня своих проблем хватает, а меня здесь нагружают еще и чужими! – возмущалась другая. – Мне с вами некомфортно, я к вам больше не приду! – но пришла. Через месяц.
Лидер группы, сама вдова алкоголика и мать наркомана, спокойно реагировала на поведение такого рода.
- Пусть к нам приходит только тот, кому это действительно помогает. Каждый способен выбрать свой путь. А мы с вами на этих примерах поучимся без осуждения признавать за каждым право выбора на посещение, на истерику, на оценку событий.
* * *
Среди этих женщин Нина выделялась спокойствием, выдержкой и серьезным отношением. Она аккуратно посещала все занятия и готовилась к ним. Меня поразило, что она составляла дома конспекты!
Черноглазая, коротко стриженая, худенькая, всегда в джинсах, она казалась не мамой, а старшей сестрой своей двадцатипятилетней дочки. Ее Лера была красавицей с иконописным личиком. Но, к сожалению, она была больна эпилепсией...
У Леры не было друзей, несмотря на огромные серые глаза и длинные темные волосы. В приходской молодежной группе избалованная девушка не ужилась. Ее капризы и агрессивные вспышки отталкивали даже наиболее самоотверженных католиков, готовых опекать больную.
Поэтому на встречи Ал-Анон ходили обе.
- Ей надо научиться жить со своей болезнью и с окружающими, - объясняла Нина.
Кроме того, эта группа давала одинокой девушке какой-никакой опыт общения.
- О, Лера пришла, – встречаю я ее у двери.
- Могу и уйти! – грубит в ответ.
Делаю вид, что ничего не произошло. Мать бросает на меня быстрый взгляд.
На следующем занятии Лера преувеличенно искренне и затянуто просит у меня прощение.
«Неизвестно, что лучше – ее агрессия или такое «покаяние», – подумала я. - Матери памятник надо поставить за ее терпение».
Выдержка – это у Нины профессиональное. Она всю жизнь проработала в милиции, пока не ушла на пенсию и посвятила жизнь дочери. Они живут тяжело, на ее милицейскую пенсию - от мужа-алкоголика мало толку.
- От того, что мы постоянно вместе, мы страшно раздражаем друг друга, - жалуется Нина. – У Леры бессознательный бунт против вынужденной зависимости от меня, и она капризничает и изводит меня! У нас с ней какая-то безвыходная ситуация: она не может работать, потому что с ней в любой момент может случиться приступ, а я не могу, потому что мне невозможно оставить Леру одну!
Нам всем ужасно жаль и Нину, и Леру. Но чем тут помочь?
- Лера на самом деле очень талантливая, она хорошо рисует, - рассказывает нам Нина. – А какие она плетет украшения из бисера!
Лера приносит свои изделия, чтобы нам показать, – бусы, колье. Голубые, белые, красные. В самом деле, очень красивые. Кое-кто ей заказывает сплести такие же к костюму. Лера с удовольствием соглашается.
- Она могла бы этим зарабатывать деньги, - предполагаю я, рассматривая тонкую работу.
- Но она не хочет брать деньги от членов общины, - говорит Нина.
Лере за труды дарят шоколадки и конфеты. Она и этому довольна.
- Жаль, что молодая девчонка сидит дома целыми днями, - раз посетовал кто-то за чаем.
- Может, она хочет рисовать? Я хожу в изостудию для взрослых, и там очень хороший преподаватель. Я могу ее привести туда, - предлагает Лиля, молодая девушка, моя коллега (она работает у нас в «Кане» дизайнером).
Через некоторое время Нина на занятии уже показывала нам первые рисунки Леры. Затейливый орнамент, выполненный желтым и фиолетовым цветами.
- Потрясающе! - мы хором порадовались за Леру.
У нее появился собственный круг общения, она стала реже к нам забегать на междусобойчик, зато ее настроение улучшилось. И Нина этому радовалась.
- Говорят, если вылечить эпилепсию, то кто же будет создавать шедевры живописи и писать стихи? – размышляла вслух Нина. - Это болезнь творческих людей! После приступов Нина рассказывает, что летала в других мира... Она сейчас работает над композицией на космическую тему...
"Еще чуть-чуть – и она станет гордиться Лериной болезнью", – подумала я.
- А давайте вместе молиться друг за друга, – предложила я. – Конечно, Высшая Сила – это хорошо, но ведь все мы католики. Не повредит просто после занятия вместе прочитать за нас «Отче наш»! – и всем понравилась эта идея.
Позже я не раз об этом пожалела: «А не с этого ли начались наши проблемы?»
* * *
Умные люди говорят, что не стоит смешивать общинные дела с дружбой.
Вот и мы слишком много узнали про личные дела друг друга, молились после занятий, созванивались среди недели, чтобы узнать, как друг у друга настроение. Наконец, пытались помочь друг другу и в житейских делах. Например, с работой.
- Уйду из института - больше не хочу преподавать немецкий, пойду на курсы парикмахеров! – объявила как-то Люда.
- А на что будешь жить?
- Не знаю!
Люда – скуластая голубоглазая блондинка. Она выглядела бы настоящей красавицей, если бы не кислое выражение лица и не истеричные нотки в голосе.
- Иди к нам на киностудию, - пригласила я. - Нам как раз нужна телеведущая в Католический видеожурнал. А с твоей внешностью ты вполне можешь стать нашим "лицом". Вот тебе и подработка!
Лена неожиданно быстро согласилась.
А потом согласилась и Нина. Как-то она пожаловалась на нехватку денег, и я подумала, что она могла бы заниматься нашим киноархивом. С ее аккуратностью, точностью и собранностью у нее должно получиться.
- Что ж, эта работа мне знакома, - одобрила Нина. – Я много лет проработала в статистике.
Кстати, Нина давно знала о моих проблемах на студии.
- Чем ты так расстроена? – спросила она меня как-то раз.
Я вкратце рассказала о том, как у меня из стола украли письмо к директору, в котором я по его просьбе изложила ситуацию на студии.
- Содержание стало общим достоянием, некоторые обиделись на меня. Но никому не пришло в голову, что это письмо в принципе не подлежит обсуждению – оно же чужое, – пожаловалась я. - И кто его спер?
- А ты проанализируй, кто из сотрудников метит на твое место, и ты поймешь, кто украл письмо, – спокойно сказала Нина.
«Вот что значит милиционер!» - восхитилась я.
Мне нравилась ее сдержанность, а еще какое-то материнское ко всем отношение. Мне захотелось, чтобы такой уравновешенный человек присутствовал на студии, и я пригласила ее работать у нас.
- Да, но что делать с Лерой? – сказала Нина. – Ведь я не могу ее дома оставить!
- А пусть приходит с тобой, - если что, мы ей тоже найдем дело, - успокоила я ее.
И Нина пришла к нам на работу. Вернее, Нина с Лерой.
* * *
В отличие от Нины, Лера немного знала компьютер. Она обучила мать печатать, работать в программе. Они вместе просматривали все фильмы с сюжетами и хронометрировали. Время от времени задавали мне вопросы. Вопросов пока возникало много, и я старалась проявлять терпение.
В целом я была довольна. На студии появились добросовестные работники.
- Спасибо тебе, - часто повторяла Нина. – Я так просила Бога об интересной работе!
- Я тоже так рада, что я теперь работаю, – говорила мне Лера. – У меня теперь есть начальник! Как у людей! Ты мой начальник!
Лера ходила за мной как хвостик. Меня это уже начало тяготить.
«Зато у нее все налаживается», - думала я.
А все это время на студии не прекращалась мышиная возня.
Оператор Алексей во всеуслышание отказался со мной работать из-за того злополучного письма – якобы обиделся на то, что я в нем выразила недоверие к нему. Федор заявил, что если Алексей уйдет, то он уйдет вместе с ним. Лиля неожиданно примкнула к ним, сказав, что она хочет развиваться, а от меня она уже получила все, что могла. Люда пожаловалась, что я "придираюсь к ней, потому что хочу выжить с работы"... И все они поставили ультиматум директору-американцу: или он убирает меня из студии, или они вместе уйдут, громко хлопнув дверью...
Самое смешное, что директор пошел у них на поводу со словами «А что делать! Придется уволить».
- Но вы же сами попросили меня написать это письмо!
- Да, но зачем ты так резко написала?
Я была в отчаянии.
"Доделать бы фильм, пока не уволили", - и я заперлась в монтажной.
...Ночью мне приснился ответ на вопрос, кто рылся в моем столе и украл письмо. Ну конечно, это Федор.
Актер по образованию, он обладал особенной силой убеждения. За ним шли без рассуждения, прав он или нет.
Я видела, как он ходит шушукаться и к Нине.
«Вербует», - подумала я.
Но я была уверена в ее порядочности. К тому же она так меня благодарила.
* * *
Этот сценарий я придумала еще тогда, когда впервые увидела Лерину картину. На большом листе – три фазы движения человеческой фигуры: коленопреклоненная и плачущая, затем выпрямляющаяся и, наконец, устремленная ввысь, крылатая. Называется «Ангел».
Не то чтобы картина мне понравилась. Просто я порадовалась за Леру. Во-первых, нарисовано профессионально, во-вторых, оптимистично - и слава Богу!
И я решила снять о ней фильм. Про ее болезнь, про то, как она научилась плести бусы из бисера, как поняла, что может своими руками создать что-то красивое. Про то, как она пришла в церковь, и как ее Бог ведет по жизни.
Про то, как она начала рисовать, как творчество помогает ей в исцелении.
И про Нину, как ей помогают люди и Бог справляться с болезнью любимой дочки.
- Вокруг нас много больных людей, и, может быть, этот фильм послужит им утешением и даст надежду, – сказала я, когда уговаривала их на съемки.
- Да, нам есть что сказать этим людям, - решает Нина. – Лера, ты согласна?
- А у меня получится?
- Конечно, - обещаю я. – Мы вместе сделаем интересный фильм.
* * *
А дальше все пошло как по маслу!
Оператор Алексей неожиданно согласился участвовать в проекте. Я уж было начала надеяться на то, что он покончил с ролью обиженного. В указанный день и час мы с ним приехали к Нине с Лерой.
- Снимем, как Лера плетет бусы из бисера, - даю я первое задание Алексею.
Марина с готовностью высыпает на стол разноцветные бусинки.
- А вот эти красные бусы я подарила маме!
- Нина, можешь их примерить? На тебе как раз красная кофточка!
И Нина по команде Алексея охотно и без стеснения крутится перед зеркалом. Очень мило!
Алексей снимает также всех четырех кошек, которые живут в этой квартире.
- Девчонки, девчонки, - кричит им Нина, раскладывая сухой корм по мискам, и кошки сбегаются со всех квартиры на кухню – серая, черная, персидская и полосатая. Очень забавно!
- В нашей квартире нельзя всуе произносить слово «девчонки», - объяснила Нина. – Кошки сразу сбегаются - думают, что их сейчас будут кормить!
Снимает на камеру Лерины картины. Вся стена в натюрмортах – грузинский, китайский и индийский. Над кухонным столом – белые хризантемы пастелью. Молодец!
- А где та картина с ангелом? – интересуюсь я.
- Она на выставке в институте, - говорит Нина.
- Это даже хорошо: мы туда заедем вместе и прямо там снимем. Мне она нужна.
Нина по моей просьбе показывает старые фотографии, где она молодая: большеглазая, кокетливая, стройная. На коленях - маленькая Лера. Эпилепсии у ребенка еще нет в помине.
«Какая красотка! - подумала я про Нину. – И ведь черты лица не сильно изменились, но почему-то уже совсем не выглядит красивой!»
- Ты знала, что была красавицей? – спросила я.
- Нет, - покачала она головой. - Если бы знала, может, жизнь бы по-другому сложилась.
- А в каком звании ты ушла на пенсию?
- В звании майора.
- Это высокое звание? – спрашиваю я.
- Довольно-таки высокое, - вступает в разговор Алексей и иронично смотрит на меня.
Света достает фотографию, где снята в милицейской форме. Лицо красивое, но уже строгое, безликое, без макияжа, волосы коротко стриженые, уши без сережек.
- А нам, во-первых, нельзя фотографироваться в украшениях. Во-вторых, когда я узнала, что Лера больна, я поняла, что все эти золотые побрякушки – это все не нужно. У меня внутри все перевернулось... И я все продала!
- А ты могла бы все это сказать еще раз на камеру?
Мы снимаем синхроны Леры и Нины. Я задаю вопросы таким образом, чтобы получить по рассказу от каждой.
«Удача, что Лера не отказывается говорить о своей болезни», - думаю про себя.
- Когда я узнала, что у меня эпилепсия, то почувствовала такую обиду: ну почему именно у меня? Чем я хуже других!
Она рассказывает, как стала ходить в церковь и как нашла там новых друзей. Как научилась плести бусы и решила сделать подарок маме. О своих непростых отношениях с матерью она тоже говорит очень откровенно и понятно:
- Я знаю, что без мамы я не проживу, я не могу даже выйти никуда без нее, одна, но эта ситуация меня напрягает, и я часто срываюсь, а потом чувствую себя виноватой.
Очень тепло рассказывает она про изостудию и про то, как поднимают ей дух успехи в живописи.
Нина тоже говорит очень искренне и открыто. Про работу в милиции, про моральную поддержку в церкви, про Лерину болезнь. Она даже плачет по ходу, правда, просит это вырезать.
Зато с большой охотой она рассказывает про Лерино рисование.
- В детстве Лера закончила художественную школу, но рисовать не полюбила. А когда она попала к Виктору Кузьмичу, она с таким увлечением вернулась к этому делу! Раньше она рисовала только черным карандашом. А этот художник научил ее видеть цвет.
Я очень довольна. Руки уже чешутся помонтировать, но нам надо еще доснять выставку. Договариваемся на следующей неделе.
* * *
Тем временем Лиля по моему заданию снимает Леру на камеру в изостудии .
Я в восторге! Мне понравился учитель – добрый синеглазый седой дядька, который умеет словами объяснить, как выбрать цвет, удалить или приблизить предмет. Мне понравилась и сама студия – крохотный кабинет, увешанный картинами, заваленный гипсовыми античными головами и фрагментами колонн, экзотическими вазами, муляжами фруктов и цветочными букетами. Классный такой творческий беспорядок! В каждом углу стоит по натюрморту. Один из них я даже узнала – грузинская постановка с гранатом и кинжалом, который я видела у Леры. Видимо, она ее уже дорисовала.
- Чистые цвета прут у тебя на первый план, - учит художник Леру на Лилиных съемках, - Если хочешь отдалить, или разбеливай, или добавь черненького, - и сам садится за Лерин мольберт и ее кисточкой правит вазу. И действительно фон отодвигается, а ваза на глазах приобретает объем. Просто волшебство!
«Тоже хочу рисовать», - внезапно осознаю я.
* * *
На следующей неделе Леру в очередной раз кладут в больницу. На выставку решаем ехать без нее, но с Ниной. А потом заедем в больницу к Лере: навестим ее и поснимаем прямо там!
Получилось даже лучше. Алексей снял Нину на выставке в студенческой библиотеке – под картиной «Ангел». А в больнице он подкараулил, когда Лера вышла к матери, и они обнялись. Весь персонал с удивлением следил за нашими действиями.
- Ты видела на выставке моего «Ангела», тебе понравилась картина? – спросила меня Лера.
- Да, конечно.
- Так вот, я подарю ее тебе. Пусть это будет твой ангел-хранитель, и пусть он тебя защищает!
- Спасибо, дорогая!
Я заметила, что в тот момент Нина очень странно посмотрела на Леру, но тогда не придала этому значения.
* * *
Директор выглядел очень виноватым. Он похвалил фильм и сказал, что оставляет меня на студии. Но мне этого мало.
- Отец Ярослав, это был последний раз, когда вы затеяли мое увольнение без всякой причины, а я в очередной раз вас простила. В следующий раз я уйду сама!
Бедный американец кивнул головой, он сегодня со всем согласен и обещает больше не вестись на провокации. Но победа ли это?
Сотрудники не скрывали своего разочарования. Они возлагали большие надежды на то, что меня выгонят. А тут мои акции даже подросли: директор опять без конца бегает ко мне советоваться по разным делам, и мы вместе просматриваем готовую продукцию.
А у Нины вдруг неожиданно для меня появилась манера говорить маленькие гадости:
- У тебя тени над глазами размазались. Сотри и никогда больше ими не мажься, – и голос у нее стал каким-то ехидным. - Они тебе не идут.
- Кто принес эти шоколадные конфеты? Ты? – она развернула бумажку, в которой была разломанная конфетка. – Ее, наверное, крысы на складе покусали!
- Возьми другую, – сказала я. Почему-то мне стало ужасно стыдно, будто я сама отъела пол-конфетки.
- Нет, я вообще не люблю шоколад, - и она с пренебрежением отодвигает мои конфеты.
Я показываю Нине свежеиспеченный фильм. Ее реакция меня ставит в тупик:.
- Тут у тебя музыка какая-то депрессивная – у Леры от такой начинаются приступы...
В нашей трапезной одна стена густо завешена иконами, другая голая.
- А с этой стороны пусто, - говорит как-то Лера после молитвы. – Натюрмортик бы какой повесить!
- Повесила бы лучше сюда своего «Ангела», – отвечает ей Нина и смотрит на меня с вызовом.
Почему-то без причины портятся и мои отношения с Лерой. Она больше не забегает ко мне в монтажерку и не улыбается мне. Наоборот, ходит мимо с гордо поднятой головой, не объясняя причин перемены.
А Нина ведет себя еще более непонятно. Под предлогом вопросов по работе она незаметно втягивает меня в посторонние и ненужные разговоры.
- Вот раньше Кана была – это да, а сейчас видно, что она умирает, – говорит она, опустив глаза, но внимательно наблюдая за моей реакцией.
- Это неправда: за последнее время вышла куча фильмов, они понравились и заказчикам и зрителям, - утверждаю я.
- Почему один человек делает все фильмы? – возмущается Нина. ("Один человек" - это я).
- А почему бы остальным не сделать своих фильмов? – отвечаю я вопросом на вопрос. – Пусть учатся – и будут сами делать свои фильмы.
- Ну, одним словом, умирает Кана… - и Нина вновь себе на уме смотрит в пол. – Надо нам всем собраться и обсудить кризис!
Я ничего не понимала. К чему работнику архива вообще затевать подобные дискуссии?
* * *
По "просьбам трудящихся" Епископ назначил собрание в курии, посвященное студии «Кана».
Вместо реального обсуждения дел мои коллеги говорили только обо мне. Столько клеветы, передернутых фактов и откровенного блефа сразу я никогда не слышала.
Но активнее всех выступала Нина.
«Странно, откуда же у нее ко мне столько злости?» - недоумевала я, слушая ее.
Нина выступила с настоящей обличительной речью в стиле Вышинского. Дескать, «музыка к ее фильмам депрессивно влияет на людей, а она, несмотря на замечания зрителей, отказывается заменить. А фильмы ее вообще никому не нужны…»
- И вообще она неадекватная – у нее мания преследования! Надо ее убрать! Мы все...
* * *
А что было потом? Депрессия. Отпуск без содержания. Духовные упражнения со священником, - мне хотелось вывести все это из себя и поскорее всех простить, чтобы не умереть от злости.
- Представь, что ты встретила Самого Иисуса, вот и расскажи Ему все, - предложил священник. - Интересно, что Он тебе ответит? Только ничего не придумывай, пожалуйста, за Него! - пошутил он.
- И все-таки что я не так сделала? Ведь не бывает так, что один прав, а все неправы! Раз они все против меня, значит...
- Почему это не бывает? Бывает, сколько угодно... Возьмем хотя бы Его случай...
...Во время бессонной ночи вдруг на краешек моей кровати тихонько подсел Иисус.
- Ну Ты-то хоть на моей стороне? - спросила я.
- Это ты на Моей стороне, - Иисус улыбнулся в темноте.
- Тогда почему все так?.. - я села на кровати.
- Поэтому, - Он пожал плечами.
- ...Как Вы думаете, отец, я все это сама придумала? - спросила я священника.
- Нет, конечно! - он серьезно посмотрел на меня. - Такое не придумаешь.
***
Когда я вернулась в Кану, там уже был новый директор - отец Веслав, тоже иностранный иезуит, поляк. Я его отлично знала: он был самым первым директором Каны, и его сняли за интриги и за развал работы. Короче, у меня не оставалось ни одного шанса. Зато на студию вернулись Алексей и Люда.
Через некоторое время директор назначил Нину менеджером, завел трудовую книжку на Леру, чтобы ей шел рабочий стаж. У Нины появился совсем другой тон – командный. Теперь она проводила планерки, отрывисто отдавая приказания.
Женщина по-чекистски профессионально формировала мнение отца Веслава и умело натравливала его на меня.
...Я так и не смогла понять причины, за что меня уволили. Какая-то истерика директора – в коридоре, при всех, не по делу – «нам не о чем разговаривать, вы уволены!!»
Пришлось-таки написать это заявление об уходе. Не сразу - после того, как я вышла из больницы.
Потом девять месяцев не работала. Пыталась устроиться, но все было бесполезно.
- Но ты же талантливый человек, как это ты не можешь найти работу? – удивлялись поляки.
А что тут скажешь: с католической историей в резюме практически невозможно попасть на светский телеканал. Меня даже на собеседование не стали приглашать. А потом я и вовсе перестала искать работу.
Мы с дочкой зимовали одни, поскольку муж был в Таиланде – учился на дайвмастера. Все эти месяц она меня кормила на свои ресторанные гонорары. Так что пение в ресторанах - это не так уж плохо!
А потом я и вовсе перестала искать работу.
* * *
В образовавшееся свободное время я пошла учиться рисовать – в ту самую изостудию, в которую влюбилась во время монтажа.
Это было счастье: мне там нравилось все – люди, краски, натюрморты, композиции, цветоведение. Я поняла наконец, что такое «видеть цвет».
Я прямо заболела рисованием – долгими зимними вечерами у печки я ставила композиции с цветами, фруктами, вазами - и рисовала натюрморты – акварелью, гуашью, пастелью. Весь дом постепенно оброс моими картинами в рамках. Я дарила их друзьям, родственникам. Дочка гордилась мной и поддерживала, как могла. Даже покупала мне краски и бумагу, цветы с фруктами. И это меня спасло.
В «Кане» я больше не появлялась.
* * *
- А как там наши враги?– спросила как-то Таня, моя подруга. - Пусть у них не будет торжества! - на самом деле она добрейший человек, просто слишком сильно переживала за меня.
Но о «Кане» я ничего не знала и не хотела знать.
- Ну нет, так нечестно, – сказала Таня. – Я-то хочу узнать! Узнать, что у них ничего не вышло. А то я чувствую себя так, будто мне не дали досмотреть кино!
- А я совсем не хочу досматривать это дурацкое кино, - сказала я, но соврала.
Как-то забарахлил компьютер, и я набралась решимости и позвонила технику Андрею.
- Я сейчас не могу говорить – я в ГИБДД, сдаю священнику документы на машину Каны. Кстати, ты в курсе, что Кану закрыли?
- Как закрыли? – ожидала чего угодно, только не этого. Почему-то расстроилась.
- А так: Веслав устроил собрание, забрал у всех ключи. С июня больше не работаем, сдаем дела.
- А как там наши?
- Филипп уже ушел сам - месяц назад. Люда давно уволилась – у нее открылась какая-то крутая болезнь. Лада будет заниматься закрытием организации.
А через месяц меня пригласили на работу в новый «епархиальный пресс-центр», который создали вместо закрывшейся студии.
Но у нас уже были куплены билеты на самолет до Бангкока. Я решила тоже поехать с мужем в Таиланд - благо он за это время стал инструктором.
В общем, вот такое кино.
Конец фильма...
Самуи 2008
